Проклятый род

Но Макар целыми днями в стенах завершающегося чуда-дома своего. Часто и обедать к Раисе не едет. Кстати, полюбился ему художник итальянец: веселый парень, чернявый, на потолке лестницы парадной, мраморной, какую-то богиню творит. На высоких-высоких подмостках лежит, красит, итальянские веселые песни поет. Строительное дело Макар за три года вплотную узнал, ничем не удивить. А живописи нисколько не понимает; итальянских слов тоже. И тешит его художник. С ним он тут часто и обедает; красным вином запивают баранину. Потом коньяк пьют. И еще веселее запоет, еще непонятнее, чернявый итальянец, забравшись под потолок.

— Коли работа твоя сдельная, можешь ты и покалякать, и вино попить. Ну, и наука твоя не рядовая. Зато поденных с глаз не спущу.

К концу лета сырь и запахи разные выгнали, мебель заказная прибыла; малую часть обратно послали с грозными письмами.

— Вам деньги платят настоящие, и должны вы по рисункам вы полнить до точки.

Окруженные грудами счетов, чертежей, сидели Макар и Знобишин, лбы терли, коньяку пропасть выпили, не захмелев. Считали. На подмогу двоих из конторы вытребовали.

— Так и есть, Петр Петрович! Шестнадцать тысяч перерасходу.

— Да что говорить! Верно. Мильон шестнадцать тысяч сто пять, Макар Яковлевич!

— Как же так, Петр Петрович?

— Да так. И не такие перерасходы бывают. А вот в казне…

— То казна! Нам не со слепых пример брать… Ах, Петр Петрович, надеялся я на вас…

Заслышал строитель искреннее огорчение в голосе Макара и говорит сразу, и не понять его: серьезно ли, шутит ли:

— Дело большое, Макар Яковлевич… А я тут столько же, сколько и вы, повинен. Оба везде были и во все вникали. Но коли хотите, эти шестнадцать тысяч на себя беру. С моего счета спишите. Правда, это выходит почти что все за рисунки мебели, ковров и бронзы; ну, да за чертежи дома и за наблюдение мое мне останется. Только знайте, Макар Яковлевич, до пяти процентов против сметы перерасход нигде грехом не считается.

Влюбленными глазами оглядел Макар строителя, пробормотал:

— Ну, у нас другие условия были писаны.

И засмеялся, забегал, бумаги ворочает, ищет. Нашел.

— Нет, Петр Петрович! Мы иначе сладим. Вот эти пишут: мебель в большую залу только что начали, другие заказы были, через полгода обещают. А вот от Шульца: четыре канделябра темной бронзы шесть тысяч пятьсот. Можем приступить к отливке в начале августа… Это на лестницу. Великолепно! Лучше не надо!.. Эй, вы! И Шульцу, и Киршбауму телеграммы сей же час: заказы отменяются… Шесть тысяч пятьсот, да четырнадцать тысяч — двадцать пятьсот. Там шестнадцать тысяч сто пять… Шульцу за формы пустяк… Покрыто! Остаток вам, Петр Петрович, за вычетом расхода на венские стулья в залу.

И засмеялся весело. И подбежал, и шаркнул ногой.

— Ай, не говорите! Ничего не говорите, Петр Петрович. Решено… Так и подсчитаем: ровно мильон. А мебель потом как-нибудь справим. Не бойтесь, Петр Петрович, не на век вас осрамлю.

И жали друг другу руки. И говорил Знобишин вкрадчиво-испуганно:

— Ну, мебель так. Мебель подождет. А зеркала в залу? Пусть Киршбаум хоть зеркала пришлет. Ведь, кирпичная кладка там торчит.

И смеясь, но решительно кричал Макар:

— Ну, уж это из вашего лишка. Из вашего лишка заказывайте!

И, довольные друг другом, ходили по всем по трем этажам, и в росхмель прибыли к Раисе, и от остывшего самовара утащили ее и испуганного Семена в ресторан за реку.

А через несколько дней, утром, переехала семья в чудо-дворец на гору.

А был тогда у Раисы второй сын, Виктор. А имя ему нарекли и поклялись церкви, в лице протопопа Льва, наставлять в православной вере те же: бабушка и Семен, дядя.

И не позволил Макар брать туда разного накопившегося в домике наемном хламу. И много любимых Раисою вещей, хохоча, сжег в камине. Погибли и некоторые подарочки Семена. Стыдился Семен дарить Раисе дорогое. А дарить любил. Иногда радовалась.

И так настал день торжества.

В большой зале столы. Много именитых граждан, не мало и новых любимцев Макаровых. И родня. Обе сестры были. Младшая, Анна, из Петербурга с мужем приехала, праздника братнина ради.

В столице они обосновались. Кузьма Кузьмич Шебаршин, слышно, большими делами в столице ворочает. На Морской дом. Приемы. Любовь, старшая, Брыкалова, в Москве и в Питере с мужем пожив, недавно сюда совсем переехали, в доме на Торговой живут, дом на горе купили, отстраивают. Брыкалов мануфактурное дело сюда переводит.

Из братьев отсутствовали маленький Корнут, Вася и опасный Федор. И, конечно, Вячеслав, далекий Вячеслав, мзду-страдание великое приемлющий.

Был и Степан Степаныч Нюнин, двоюродный дядя Макара, тощий, не по годам дряхлый, слюняво хихикающий. А супругу его, могучую Ольгу Ивановну, в городе бой-бабой зовут и командиром. И она была. В красном платье. А всего гостей было более сотни.

А тетя Саша людей испугалась, вниз в свои комнатки убежала. Чудо чудное, пропал тети Саши домик, где сад был, где что, — не понять ничего. Однако, в спаленке, в милой, любимой сидит, Волгу вечернюю видит; будто все по-старому, по-грустному. И канареечка птичка.