Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди

– Да кто ж их знает, может, и была средь беглецов какая баба. Я же говорю, когда мы из ограды вырвались, их след уже простыл, – ответил гордый воин, тут же дерзко посоветовав. – Да ты, князь, того рыцаря, что за воротами лежит, спроси, он еще жив. Живого места на нем нет, а дышит и глазищами грозно сверкает. Я вот саблю его взял, но добивать рука не поднялась. Люблю людей отчаянных, сам такой.

Желанное известие о том, что кто-то из литвинов попал в плен, вызвало у Вишневецкого не радость, а граничащую со страхом тревогу. Пытаясь понять ее причину, он взглянул вслед уходящему наглецу. Князь раньше гдето уже видел оружие, подобное тому, что шляхтич добыл в бою. Впрочем, его собственный гусарский палаш, так и не покинувший ножен за время всего сражения, был почти таким же. И тут недоброе предчувствие закралось в душу нелюдя. Вспомнив о своем былом сопернике, ротмистре Шептицком, Казимеж резво, словно юноша, метнулся к калитке, растерянно шепча на бегу:

– Но ведь он же сдох давно.

Растолкав своих спасителей, которые столпились вокруг лежащего в луже крови человека, Вишневецкий убедился, что не ошибся. Судьба вновь свела его с отважным Гжегожем.

Прошедшие пятнадцать лет мало изменили ненавистного князю ротмистра – у него были все те же длинные волнистые волосы, большие карие глаза и лихо закрученные усы. Правда, стройный стан Шептицкого облегала теперь не золоченая гусарская кираса, а изодранный в кровавые лохмотья кунтуш – обычная одежда шляхтича-ополченца. Как только угасающий взор Гжегожа остановился на Казимире, он сразу принял осмысленное выражение, а на окровавленных губах умирающего появилась радостная улыбка. В свои последние минуты хорунжий впрямь был счастлив и благодарил всевышнего, что он ему дозволил сделать то, ради чего погибли Ежи и Марцевич, без чего его грешная душа и на небе не нашла б успокоения.

Отражая натиск княжеских заступников, Шептицкий так и не воспользовался последним пистолетом. Когда ударившие в грудь, живот и левое плечо вражеские пули бросили хорунжего на землю, он собрал остаток сил, закинул руку за спину и взвел курок.

33

Благостную для злодеев черную ночь сменило розовое утро, которое, видать, решило выступить на стороне добра. Наверное, поэтому изощренный разум подвел Казимежа, он совершил прежнюю ошибку.

Беспомощный вид израненного Гжегожа, его развороченный пулевой и сабельными ранами живот, почти оторванная близким выстрелом левая да нелепо вывернутая назад правая рука ввели князя в заблуждение, Вишневецкий вновь недооценил своего отважного врага. Фальшиво улыбаясь, он обратился к Шептицкому:

– Вот так встреча. Никак пан ротмистр ко мне в гости с того света пожаловать изволил, – и с укоризною добавил: – Что ж ты ночью, словно вор, с шайкою разбойников явился. Я гостям всегда рад, в особенности старым боевым товарищам. На тебя давно зла не держу, готов помочь, чем смогу.

Немного помолчав и убедившись, что умирающий узнал его, Казимир продолжил издевательство:

– Хотя, на этот раз тебе, похоже, сам господь не поможет. Вона, все нутро почти что наизнанку вывернуто, теперь уж непременно околеешь, как собака, под моим забором. Надо было скрываться столько лет, чтоб опять передо мною полудохлой падалью предстать. Помер лучше бы тогда на Дунае со славой от турецких ятаганов, имя предков благородных изменой не запятнав. А нынче кто ты есть? Мятежник подлый, да и только.

Не привыкший отступать от своих замыслов, Казимеж все-таки решил использовать Шептицкого для оговора Озорчука. Он, конечно, не надеялся, что Гжегож предаст друга – не такой он человек. Эту странную породу людей, для которых такие, в общем-то, пустые слова, как верность, совесть и честь, столь много значили, князь никогда не понимал и люто ненавидел. Однако приходилось довольствоваться тем, что есть. Главное сейчас – прилюдно объявить полковника изменником. Дальше видно будет, оговаривать всегда намного проще, чем оправдываться.

Все больше распаляясь, Вишневецкий, обращаясь уже не к Гжегожу, а окружавшим их рыцарям, стал вещать о своей преданности королю Стефану и о его неблагодарных подданных схизматах-литвинах.

Остановил лжеца Морожек. Выхватив из ножен саблю, Зигмунд, дрожа от ярости, попросил:

– Дозволь, светлейший, душу отвести, собственноручно изменника прикончить. Ведь это он, наверное, пана Мечислава удавил.

Пожелавший выслужиться, стражник сам не ожидал, в какой ужас повергнет повелителя известие о гибели дворецкого. На наперсника Казимежу, конечно, было наплевать – туда и дорога, неделей раньше или позже сдохнет, какая разница. Но ума большого не требовалось, чтоб догадаться – раз Мечислав мертв, значит, жива красавица Елена, знающая почти все о его преступлениях. Так вот кого столь яростно защищал первый рыцарь королевства, бравый ротмистр Шептицкий, или кто он там теперь.

Оборвав на полуслове свою напыщенную речь, Вишневецкий шагнул к хорунжему, наступив ему на превращенный в кровавое месиво живот, он прохрипел: