Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди

– Вот что, Никита, князя Митьку Новосильцева мятежного да его челядь, будь то поляки, казаки иль сам черт из преисподни – всех можете кончать. Живьем возьмете – хорошо, казним примерно. А не сдадутся – и не надобно, только головы доставишь на показ. А вот девку, Батореву лазутчицу, непременно живой схватить. Я с ней сам дознанье проведу.

На губах царя отобразилось подобие улыбки, а полыхавший в глазах огонь ненависти сменился похотливым блеском.

– Ну, чего стоишь, пошел, – подтолкнул Иван Васильевич воеводу рукоятью посоха. Затем позвал обретавшегося поблизости Ваську и, кивнув вслед Одоевскому, распорядился:

– Пригляди за ним да насчет девки помни. Живой доставь, нетронутой, не то я тебя, жеребца, до преж того, как на кол посадить, самолично выхолощу7.

Поклонившись до земли, тот побежал за князем Никитой, кляня в душе надежу-государя:

– Туда же, старый черт! Уже одной ногой стоит в могиле, а все ему девок подавай, что ты делать-то с ней будешь, пень трухлявый. Хотя, оно, конечно, нежелательно, чтоб царь с полячкой новосильцевской свиделся, – размышляя на бегу, решил Грязной.

– Шляхтянки шибко хитрые и щедрые на любовь, очарует сучка государя своими прелестями да между делом наплетет, чего не надобно. Прощайся тогда, Вася, с белым светом, за неправедный навет Иван Васильевич не помилует.

Поравнявшись с Одоевским, он натянул на свою песью морду доброжелательную улыбку и почтительно спросил:

– Кого первым-то на штурм пошлешь, Никита Иванович? Своих орлов аль моим людишкам дозволишь?

– Ну ты и сказанул, Василий, какой там штурм. Я сейчас ворота вышибу да ребят своих вокруг забора порасставлю, чтоб никто не сбег, а ты уж далее действуй, в грабеже с тобой мне не равняться, – презрительно скривился Одоевский.

– Вот и ладненько, как говорится, каждому свое, – покорно согласился Грязной. На редкость злопамятный, на сей раз он даже не заметил оскорбительной выходки Никиты, не до обид ему было, опять нахлынули воспоминания о делах давно минувших дней.

5

Когда в прошлый раз громили вотчину Новосильцевых, молодому, тогда еще ретивому Васюхе с шибко сладкой девкой довелось здесь переведаться. Нагрянули они не как теперь, средь бела дня, а темной ночью. Бегали по княжескому терему с факелами, вроде как изменников, но на самом деле добычу выискивая. Тут-то он небольшую дверцу под лестницей и заприметил. Саданул плечом для верности, а та незапертою оказалась. Влетел в светелку, чуть лампадкой освященную, да принялся что поценней выискивать. Глядь, а из-под постели чья-то ножка торчит с ноготками розовыми. Рванул Грязной ее к себе и девку выудил. Когда тянул-то, рубашонка задралась, так что она сразу перед ним во всей своей красе предстала – тело белое, словно молоко, волосья черные, кучерявые, длинные и вся такая крупная да мягкая. Тут уж он свою мужскую силу достойно проявил, насиловал несчастную всю ночь почти что беспрестанно, даже про грабеж и службу царскую забыл, сердешный. На этом, правда, сладкие воспоминания и заканчивались, потому что далее было то, что и по сей день вызывало в черной Васькиной душе смутную тревогу.

Нехорошей девка оказалась, под конец всю радость спортила. Василий-то ей лиха не желал, по крайней мере живой хотел оставить, а она…

Поначалу шибко перепугана была, толком даже не противилась. Ну, маленько взвыла да подергалась, когда обабил он ее, так это дело-то житейское. А когда уже все кончилось, и Грязной собрался уходить, тут беда и приключилась. Ей бы, бабе новоявленной, без чувств лежать, иль слезы лить по утерянной невинности. Так нет же, эта тварь неблагодарная вдруг ни с того ни с сего как рысь лесная на него накинулась. Лицо ногтями стала рвать, затем вовсе за нож схватилась, что у Васьки на поясе висел. Тут уж делать было нечего, кистенем негодницу успокаивать пришлось. Вдарил-то всего один лишь раз, правда, угодил в висок. Та тихо застонала, вновь подергалась в недолгой судороге и затихла. Васюха, хоть и молод был, но все ж сообразил – девка-то, видать, непростая, раз в отдельных покоях обитала, наверно, княжья родственница. Княгинь с княжнами, конечно, тоже можно насиловать и убивать – эка невидаль, но только с разрешения царя. За своевольство эдакое Иван Васильевич по головке не погладит. Но и это полбеды, другое хуже. Не всех же Новосильцевых они поизвели, наверняка, какая-то родня осталась. Коль прознают про его злодеяние, да еще свершенное без дозволения государя, непременно станут мстить. Ходи потом и жди, когда тебя ножом пырнут иль удавку на шею накинут. Чтобы избежать огласки им содеянного, Василий сунул убитую в мешок и под видом рухляди награбленной унес из терема, а когда в лес уходили по дороге той, что шла вдоль берега, он ее и вовсе в воду скинул, потому и озеро запомнилось.