Прокол (сборник)

Правда, это были уже не те мускулы, что раньше, но Фараон не имел привычки оглядываться на пройденный путь и тосковать по утраченному. Еще в позапрошлом году ему во Дворе не найти было противника в физическом соревновании. Порой он даже позволял себе собственноручно поставить на место того или иного буяна, якобы не припоминающего, кто здесь Фараон. Вернее — собственноножно. С легкостью балерины, с грацией косули он соизволял, без разбегу подпрыгнув, намазать наглецу по ребрам — обеими ногами сразу. Нынче это ему недоступно. Ноги в неожиданно короткий срок стали скованными, в суставах нашла пристанище боль, а походка… Походка неуклюжа и скованна как у пажа, Фараон, было, ухмыльнулся про себя. Нет, он не презирал пажей. Но никогда в жизни словесно не обращался к ним. И никогда не опускался до физического насилия над ними. Ему нравилось барабанить по мускулистым и изящным телам аристократической крови. Поданное пажами угощение Фараон всегда принимал молча, никогда не говорил, что было очень вкусно, но никогда и не бранил. Пажи относились к нему с полным уважения восхищением, но без боязни. Отношение же его мещанского Двора было прямо противоположно: никто не изливался признаниями в уважении и любви, зато не одобряемые Фараоном взгляды все еще придерживал при себе, хотя и силы старого властелина явно иссякали.

Дверь распахнулась, и Фараон лениво поднял глаза. Надо ведь посмотреть, кто же та, которой сегодня суждено разбушевать умеренный поток Фараоньей жизни. С другой стороны — ему и безразлично, однако. Ничто уже не могло удивить, взволновать или опечалить старого властелина.

Смуглянка! Фараон слегка наклонил голову и будто невольно приподнял бесстрастный взгляд. Темная, стройная фигура, блестящие, ухоженные, черные с вороном кудри, грациозно стелящиеся над аристократически тонким лбом… Взор Фараона скользил вниз — вдоль шеи, через грудь, по ногам, кожные складки между которых покрыты густыми и темными коротенькими волосиками, словно кротова шубка. Фараону казалось, что в мимолетном взблеске угольных очей отражается испуг — хотя и это его мало занимало. Демонстрация власти уже не доставляла гурману наслаждения. Ни он первый, ни последний, в ком к старости лет притихли земные страсти и образовавшаяся пустота заполнилась восхищением абстрактной красотой, безупречностью формы, удивительного мастерства природы при создании наивыдающайшихся творений ее. Трудно сказать, осознавал ли сам Фараон все это и выразился ли б он такими же словами, ибо он никогда не говорил с кем-либо о себе. Властелин принимал все происходящее в жизни как естественное и эпитетами не бросался, но в настоящий момент его взор все-таки пристально следил за темным, аристократически обаятельным созданием, выражая все и без излишнего красноречия. Такую он еще не видал, это что-то новое. Куплена ли только что, или всего лишь одолжена пажам для сегодняшней забавы Фараона? Да какая разница…

Паж жестко схватил тонкий кожаный ремешок, умело перетянутый через щеки жертвы, искривляя ее черты в кажущуюся (или настоящую? Фараон не вникал в ощущения своих игрушек) гримасу боли, и резко наклонил кудрявую голову вниз. Изящная, темная шея напряглась, черная кудрь перекинулась через лоб и закрыла глаза. Стройные плечи остались упрямыми, спина — гордо изогнута. Талия не была муравьино-тонкой, но Фараона восхищали безупречные линии упругой груди, подрагивание гладкого, крепкого живота, которое — как Фараону в прошлом, кто знает, нравилось бы считать — выдавало страх, смешанный с ожиданием чуда и жаждой подчиниться тирану, сгибаться под напором великана… Ноги — стройные, мускулистые, с безупречно точеными коленями. Не столь уж легко такие согнутся…

Взглядом знатока Фараон оценил возраст своей забавы. Лет пятнадцать. Или четырнадцать. Старея, Фараон постепенно пристрастился именно к этой возрастной группе, хотя и ни разу не давал об этом знать услужливым пажам.