Прокол (сборник)

Рядом с ним на твердой деревянной скамье лежит Жанетта, еще нагая в ералаше своего уличного наряда. Руки и ноги уже освобождены, но вставать еще не хочется. «Было так хорошо, как впервые!» Это лишь семейный гимн. На самом деле, разумеется, было намного лучше. «Спасибо, милый!»

«Милый?» Эшварт улыбается. «Ты разве не знаешь, как меня зовут?»

«Как тебя зовут?»

«Может, еще и отпечатки пальцев и образец спермы?!»

И они заливаются смехом — чистыми квинтами, как давно спевшись. Вечера у них, как правило, счастливы. И утра. И промежутки меж этими временами суток — темный и светлый…

* * *

Удар кружкой по голове застает Вестарда врасплох. Шок усиливается горячим кофе в глаза и ужалом острых осколков. Не успев осмыслить происходящее, он чувствует себя асфальтом под пневмодробилкой.

Ее расчет был трезв. Среднеарифметического уложила бы. Похотливого холостяка под сорок… Или образцового семянимпотента… Мелкая смелкая! Классом ниже в спортивном интернате, однако, когда Эшварт сейчас вспоминает тогдашнего себя… Только что за порогом средней школы… Хотя и закален спортом и давно сам себя содержит — рисковым полулегальным бизнесом… Но перед ее решимостью он был совсем еще ребенком. Хотя и физически она просто-напросто ошиблась в исходных данных. Ибо среднеарифметический и не близко не уложил бы ее еще с самого начала…

Вместо ярости Вестард испытывает уважение. Большой над маленькой он ее уже укротил, но чувствует, какого мизера не доставало, чтоб огромную кору земли разломал малюсенький сейсмический центрик.

«У меня твои отпечатки пальцев и образец спермы», она всоп говорит. Это звучит не вызывающе, не… Ну, никак — только так, что она не лжет. «Ты можешь убить меня и расчленить. Пока я жива, ты безнаказанным не останешься», она с кровавым лицом встает и… опять пинок. Острый сапог схватить прямо перед носом Вестард способен. Он будет потерей для большого спорта. Но расчленить ее — нет. И если бы мог — не делал бы. Он даже не понимает больше, как сумел причинить уже содеянное.

Вестард встает, тянется за пуговицы ее пальто и… получает пощечину прямо в лицо. И наконец срывается: маленькая рука еще не опустилась, как ответная пощечина Вестарда уже вопрос наладила. Как Эшварт бил бы его сейчас! Как колотил бы — до заслуженной смерти.

Она лежит и тихо плачет. Он медленно и беспрепятственно подтягивает вверх ее колготки, поднимает ее, поправляет одежду, утирает кровь и направляет к порогу.

«Прости. Я оставил тебя не тронутой…» и замешкивается. Хотелось себя похвалить, ан… Этот маленький, собранный солнышком, туго сжатый, в венке золотых пушинок — клапанчик… Он выбрал тот, не полумесяц… Да не из-за рыцарских побуждений же! Что больше по душе пришлось…

И он запирает дверь.

У Вестарда примерно два часа на то, чтоб покинуть родину в восточном направлении. Как в сорок девятом. Нет, лучше, конечно, намного лучше. Привычным деловым маршрутом. И с надеждой вернуться. По истечении срока давности. И главное: без давящего камня невиновности.

* * *

Утро. Жанетта уже на работе. Эшварт занимается дома.

Он плачет редко. Быть может, раз в год. В годовщину. А после наладки поставок давно желанных дисков — чаще…

Полка отборных фильмов… Нет, не латексная садомазоскука. Смешно: «садомазо»… Каким концом такое придумано: объединить одним словом абсолютно несоединимые вещи?! Нет, у Эшварта настоящее насилие. Настоящее! Актерски-мастерское. Дорогое.

Жанетте тоже нравится. Почти как «Криминальная Россия»: «Нужен же такой виртуальный клапан избыточного давления, дабы всякие отморозки реже взрывались в жизни!» И Эшварт вздрагивает…

Такие фильмы были запрещены Вестарду. Они все еще таковы же для Эшварта. И всем, всем: пропаганда насилия, хоть плачь…

Ему еще отбывать несколько лет срока давности за рубежом. Под чужим именем. После взрыва без клапана.

Дело на родине еще длится. А настоящего имени не знает даже самый близкий ему человек. И, вероятно, не узнает. Ибо срок давности у дел. У людей — вряд ли.

Земля тебе пухом, лето!

Такова уж наша суровая судьба. Kaждому приходит черед слинять из этого гостеприимного мира безвозвратно. Mы, оставшиеся, тогда собираемся вместе и опустошаем бокал-другой за благополучие усопшего. И очень хорошо, что так делаем. Поэтому и не слыхано, чтоб какому-нибудь усопшему после не ладилось.