Прокотиков

До двух лет Орлушу звали Лидой. В два года она перепутала день с ночью – днем спала, ночью гуляла. Врачи сказали «пройдет, дежурьте по очереди». Ночью Лида требовала поесть, погулять, поиграть – все, что требуют девочки двух лет, когда не спят, – и папа со смехом приговаривал: «Орлуша-орлуша, какая ж ты стерва», – и гулял, кормил и играл. Орлуша потом спросила, что это значит, ей ответили, что это цитата из очень веселой и хорошей книжки, но для взрослых, и что она ее обязательно прочтет, когда вырастет.

А котенка звали Матильдой с самого начала – в честь вальяжной кошки из мультфильма про Карлсона.

Она ввалилась в квартиру круглым пуховым комком на ножках, просидела полдня под обувной стойкой, а к вечеру вышла и принялась обнюхивать все доступные поверхности.

То есть Орлуша не видела, как это было, а ведь так хотелось посмотреть, как котенок входит в дом в первый раз. Но представляла себе все очень хорошо: вот дымчатая шкурка, покачиваясь, двигается вдоль стены, вот она выходит на кухню и нюхает свое блюдечко под раковиной. Вот мама настойчиво сажает ее в ящик с песком, пока котенок наконец не пускает крошечную струйку.

Орлуша не видела этого всего потому, что котенка принесли во вторник, а она приехала домой только вечером пятницы.

Орлуше, в общем, было неплохо и на старой квартире, в коммуналке на первом этаже, за огромной, двустворчатой входной дверью. В еще одной комнате жила соседка, но у нее Орлуша была всего раз – мать примчалась, вывела ее в коридор, многословно извиняясь за надоедливого ребенка. Орлуша вовсе никому не надоедала, соседка сама ее позвала, и у нее было так интересно: комната была полна незнакомых и ярких вещей. На большом трельяже громоздились баночки, коробочки, шкатулки, стеклянные флаконы с шелковыми кистями на колпачках, писаная красота, глаз не отвести. (Так во всех сказках говорилось о чем-то очень красивом – писаная красота, глаз не отвести. Что означало «писаная», Орлуша не знала и для себя решила, что это значит «так красиво, что даже в книжках об этом пишут».) И запах. Запах над всеми этими сокровищами стоял сказочный: густой, незнакомый, немного пугающий, его хотелось вдыхать еще и еще.

– Лидия, запомни: никогда не смей к ней ходить, – сказала мать самым строгим тоном. Орлуша даже не знала, как зовут соседку, мама всегда называла ее исключительно «она».

– Но почему? – спросила Орлуша, в комнате было так интересно, она не навязывалась, ее позвали, дали шоколадную конфету и даже обещали напоить чаем.

– Нечего тебе торчать у этой мещанки, – отрезала мать и поджала губы.

Когда мама поджимала губы, продолжать разговор было бесполезно, хотя Орлуша очень хотела знать, кто такая мещанка. Слово было какое-то пищащее, непонятное и явно нехорошее. Но с поджатыми губами не поспоришь. А уж с поджатыми губами и собственным «взрослым» именем спорить было даже опасно.

На все лето Орлуша уехала со старым садиком в пригород, на залив, а когда вернулась, мама повезла ее сразу в новую квартиру, с новой мебелью, с отдельной кухней – и отдельной комнатой для нее, Орлуши.

В комнате было все новое: кровать и письменный стол, большой стеллаж от пола до потолка, большой, пахнущий магазином, ковер за кроватью. Вот на этот-то ковер и забралась с разбегу Матильда, едва оказавшись в детской.

Орлуша даже завизжала от восторга. Надо же, какая ловкая, забралась на самый верх! А как она неслась вдоль всего коридора за маленьким мячиком из фольги! А как уютно сворачивалась в ногах, когда гасили свет и расходились по комнатам. Матильда дожидалась, когда в квартире станет совсем тихо, приоткрывала дверь в детскую и мягко вскакивала на кровать.

Вообще-то на кровать Мотьке было нельзя. Ей и в комнаты ночью было нельзя, но у Орлуши просто сердце разрывалось от жалости (это она где-то вычитала, «у нее сердце разрывалось от жалости»): ночью, одна, в темном холодном коридоре, где лечь можно только на коврик у двери. В детском саду так наказывали тех, кто никак не мог уснуть вечером – ставили в темный коридор в одной пижаме и тапочках. Поэтому на ночь Орлуша впускала Матильду, а утром, до того, как все проснутся, тихонько выпроваживала в коридор. Однажды мама их все-таки застукала и обеим влетело. После этого приходилось выдумывать, что Матильда научилась отпирать двери лапой. Или что дверь сама открылась. Или еще что-нибудь.

– Ох и врушка ты, Лидка, – говорила на это мать. – Ну как так можно, кошку в постель, она же лапами ходит по полу и по тому песку, в который писает. Это же отвратительно.

Лида не видела, что тут такого отвратительного, но с мамой старалась не спорить. Когда она спорила, мама сердилась, а когда мама сердилась, не было ни чтения вечером, ни поездок в центр.