Прокотиков

Это их словечко «предки», правда, к нам не совсем подходило. Мы с Митиной матерью в разводе были, Марина – моя третья жена, так что технически-то она не предок была. Но Митьку любила и баловала. В то время он уже взрослый стал и много времени у нас проводил. Его тянуло к мужской компании, а мать его все держала за мальчика. Даже иногда мне пеняла – что у тебя за обстановка для ребенка, мужики, пьют, курят, в выражениях не стесняются. Когда-то, на Севере, они ее не смущали, у нас вечно дым коромыслом стоял, кто-то ночевал на кухне, иногда неделями друзья жили. А ведь это те же ребята были, северяне. Где им, спрашивается, было в Москве останавливаться, не в гостинице же? У меня первые несколько лет, как этот дом построили, наш геологический кооператив, дверь вообще не запиралась. И Митька их с детства знал, всегда так ждал, когда они приедут.

Что до крепких выражений – я всегда советую брать пример с Гашека. Не люблю я, когда делают вид, что жопа есть, а слова нету. Митька вот в детстве не знал, что слово «засранец» считается неприличным. Правда, пришлось ему объяснить, когда в школу пошел.

Так что в выходные Митька всегда приходил, а иногда и на неделе. Комната его за ним считалась, хотя я туда перетащил письменный стол. Я тогда докторскую добивал, работал часов до двух ночи. Тимошка, конечно, приходил компанию составить. Вспрыгивал на стеллаж, ходил по полкам. Я просто поражался, там же узко, ну сколько от книжек остается свободного места – пять сантиметров? И как же он ничего не роняет и сам не падает? Вообще-то он был очень быстрый, и иногда начинал беситься, носился по квартире. Разгонялся, взбегал по стене в коридоре, пробегал по потолку – там антресоли, низко – и спрыгивал опять на лапы. Или сидел на стуле, долго подбирал под себя лапы, примащивался, а потом прыгал в антресоль и пропадал там надолго. Интересно – когда Митька был маленький, он туда любил залезать, тайник себе устроил. А теперь, значит, Тимошка это место унаследовал.

Еще, как его ни держи, вылезал на балкон и ходил по перилам. Марина за сердце сперва хваталась, но потом себя уговорила – ну что с ним будет? Потом набродится и засыпает на стеллаже – а может, и не спит, его же не поймешь. Изредка молча глаз открывает, посмотрит без выражения и снова зажмуривается. А потом он придумал запрыгивать на спинку кресла и ложиться мне на шею, как воротник. Я его сначала гонял, а потом подумал – ладно, пускай. Он деликатный был, лежал себе тихонько, грел меня теплым боком. У меня сзади, у основания шеи, осколок сидит с войны еще, вынимать не стали, и иногда там побаливает. И вот я заметил наконец, что Тимошка приходит, когда начинает болеть. Ляжет, привалится, мурчит про себя – и уходит боль.

Я рассказал Борьке, он врач, живет этажом ниже, хороший мужик. Он говорит:

– Да, Паш, есть такое дело. Это известно. У тебя же коты были, ты раньше не замечал?

– Раньше, Боря, я здоровый был, – говорю. Это правда. Как за полтинник перевалил, все начало вылезать – и раны, и голова, что в детстве болела. Ну, тут уж хрен чего поделаешь, не плакать же.

…Вот когда мне два доктора чуть экспедицию не зарубили – тут я разозлился. Е-мое, сидят такие божьи одуванчики, на двоих лет сто пятьдесят. «У вас, Павел Никитич, повышенное давление, вам нельзя в тропический климат. Ах, у вас вот еще что в медицинской истории…» Конечно, когда такую херню несут, давление подскочит! Ладно, пришел через неделю, на всякий случай выпил успокоительного – прошел комиссию.

Но доктора – это ерунда, а вот что эти суки ни разу мне не разрешили Митьку с собой взять в Мексику… Конечно, я ему письма писал, подробные, картинки рисовал – зверей, рыб. Там интересно, и работа, и жизнь, но начинаешь скучать через пару месяцев. Так что письма очень выручают. Митька, надо признать, отвечал очень аккуратно.

Привозил оттуда всякие диковины: раковины, кораллы, сушеного крокодила. Камешки с пирамид. Игуану как-то убил, больше метра длиной, ребята-биологи в институте сделали мне чучело. Игуана у меня сидит, в прихожей под потолком. Трофей, едрит твою мать. Как у Хэма, только у него покрупнее были звери.

Митька спрашивал – а почему нельзя? Ну, он уже большой мальчик был, двенадцать лет, я ему объяснил: «Знаешь, кто такие заложники?» Он сначала поверить не мог, потом смирился. Даже гордился, что он – заложник. Эх…

А тогда, в конце той весны, я последний раз ехал, снова на полгода. Честно скажу – как-то я привык к мексиканцам за столько лет, и даже такое появилось ощущение, что вот, домой еду. Я сам себе удивился.