Прокурор для Лютого

— А больше, получается, и быть ему не у кого, — Максим взглянул на собеседника выжидательно — теперь беседа подходила к кульминационному моменту.

— Мгу-му, — пахан нервно разминал тонкими, коричневыми от никотина пальцами тугую «беломорину». — А что говорит Прокурор?

— Говорит, варианта все-таки два: по первому — деньги у Сухарева, по второму… — Лютый сделал небольшую, но достаточно многозначительную паузу, — у вас. Не у Заводного же! В то, что деньги забрали поляки, он не верит. Кстати, я тоже.

Пахан хмыкнул:

— А он всегда был таким проницательным, этот Прокурор. Ну, а ты как считаешь? У меня? Или у того коня педального, Сухого?

— Все-таки у Сухарева… — медленно, почти по слогам произнес Максим, стараясь по лицу старика угадать реакцию — глаза пахана были совершенно непроницаемыми, и потому продолжил логические построения: — Ему выгодно, руками польской «конторы» ликвидировал собственное производство, чтобы его человек, Заводной, не платил вам, косвенно — из его же кармана. Затем после наезда поляков на «Таир» забрал деньги и на них пытается организоваться тут, в России. Сухому это было выгодно: получается, что теперь он ни от кого не зависит. А все свалил на поляков, с которыми наверняка был в сговоре. Пожертвовал малым — получил большее. Сто миллионов, а главное — полную свободу.

Не глядя на собеседника, Алексей Николаевич закурил. Прищурился, пристально вглядываясь в перспективу дальнего берега — глаза старика сузились, зрачки превратились в микроскопические точки. Ветер уносил от коротко стриженной головы Коттона рваные клочья терпкого дыма — папироса неслышно тлела, пепел сыпался на брезент штормовки, но старик даже не стряхивал его наземь.

Молчание затянулось не в меру — Лютый не смел нарушить его первым. «Беломорина» была выкурена, окурок выброшен, и лишь после этого вор с невозмутимостью сфинкса поинтересовался:

— А тебе это все зачем?

Естественно, Нечаев не мог не ожидать такого простого и в то же время сложного вопроса. Но он все равно был готов к нему…

Рассказ его был кратким — хронология, факты, никаких собственных оценок. Ну, сдал его Прокурор за колючую проволоку «на хранение», ну, извлек оттуда, как извлекают со склада забытых вещей зонтик или саквояж… А теперь у него нет другого выхода.

— Понимаю. Человек слова. Присяга. Чувство долга. Перед начальством. Которое сперва использовало тебя, как дешевую проститутку, затем выбросило на помойку, а когда ты потребовался — подобрало вновь. Все с тобой ясно. — Каким-то бесцветным голосом рассудил Алексей Николаевич. — Понимать-то понимаю… А как ты сам ко всему этому относишься?

— Мне противны все эти игры. Раньше я считал Прокурора единственным порядочным человеком, а получилось — он такой же подлец и негодяй, как и все остальные, — признался Максим честно.

Нехорошая улыбка скривила тонкие, бескровные губы старика.

— И ты приехал ко мне, чтобы об этом сообщить?

— Я приехал к вам для другого, — Нечаев смотрел почему-то не на собеседника, а на диктофон, — меня кругом подставили — как тогда, два года назад. И, мне кажется, у нас теперь общие интересы… Я не хочу, чтобы ваша племянница была во всех этих игрищах разменной монетой. Мне… она, пожалуй, единственный человек, к которому я вообще могу испытывать какие-то чувства. И это нас с вами объединяет… А потом, после всего, что я узнал о «русском оргазме»… Это не просто дешевый наркотик. Это — средство для зомбирования людей.

— Возможно, — отвечал Коттон равнодушно — Лютый, взглянув на него, подумал, что теперь вор, как никогда походит на человека, который знает какую-то тайну, могущую изменить все и сразу.

И тут вспомнилось — в машине лежит видеокассета; если верить Заводному, эту кассету должен был увидеть любящий дядя.

— Алексей Николаевич, а у вас тут можно найти видеомагнитофон? — неожиданно для вора поинтересовался Лютый.

Этот прибор у Коттона был.

«…подними-ка левую ногу. А теперь подними правую руку. Хлопни в ладоши».

Безусловно, команды принадлежали Сухому: Лютый, обладавший отличной памятью, запомнил его голос навсегда.

Максим, ни разу не видевший жертв «русского оргазма», смотрел на экран во все глаза. И хотя изображение выглядело мутноватым, послушный автоматизм Наташи сразу же бросился в глаза.

И Коттон, и Лютый не видели ее долго — почти два года. Наверное, лучше бы они не видели ее вообще…

«А теперь покажи, как делает собака», — последовала команда невидимого дрессировщика.

«Гав-гав», — очень отчетливо и потому очень страшно произнесла девушка.

Максим скосил глаза: мертвенные блики экрана причудливо ложились на морщинистое лицо старика — и от этого оно делалось еще страшней. От увиденного Коттон буквально озверел: будь тут Сухой — он мгновенно бы вцепился негодяю в жирную глотку.

А из телевизора неслось — автоматическое, безжалостное и беспощадное, и это оправдывало самые худшие подозрения: