Прокурор для Лютого

— Разберемся, — лениво бросил Максим и, автоматически опустив руку в карман, нащупал твердый целлофановый пакетик. Это был тот самый розоватый порошок.

— Ты дядю Лешу сюда позови, я ему еще кое-что сказать хочу, — застенчиво попросил амбал, понимая свою нетактичность.

Нечаев спустился вниз — Коттон, наклонившись над пленником с хищным видом, слушал, как тот лепечет нечто нечленораздельное. До слуха Максима то и дело долетали слова: «Сухой», «Польша», «Калужская область», «Русский оргазм»…

Мозг Лютого работал четко — нужное, единственно правильное решение пришло за какие-то доли секунды. Неожиданно, как в голографическом снимке, перед глазами всплыла давешняя картина: московская квартира, компьютер, мерцающий синим монитор и меморандум по «русскому оргазму»: «Человек, регулярно потребляющий даже небольшую дозу наркотика, перестает контролировать свои действия. «Русский оргазм» способствует появлению заниженной самооценки, патологической потребности подчиняться любой команде, практически не задумываясь о последствиях, подавляя способность даже простейшего анализа. Налицо стопроцентная психокоррекция…»

— Алексей Николаевич, там те самые, на джипе, — мягко произнес Нечаев.

— Чего хотят? — сердито спросил вор, не оборачиваясь к вошедшему.

— Говорят — дело какое-то срочное. Вроде бы тачки подозрительные видели. Вас просят.

Найденко с явным неудовольствием оставил Митрофанова и, взглянув на Лютого как-то странно, пошел наверх.

Максим, схватив валявшийся на полу баллон с минералкой, раскрутил пробку и, вскрыв целлофановый пакетик зубами, ссыпал в него розоватый порошок.

Разболтал, сунул Заводному:

— Пей.

— Только не это, только не это… — Митрофанов заелозил в углу на заднице. — Только не…

— Пей, сученыш… — Нечаев, достав пистолет, щелкнул предохранителем. — Ну!

Если человеку предлагают выбор: умереть сейчас же или много позже, он, как правило, выбирает второе. И потому пленник, поднеся баллон ко рту, принялся пить окрашенную розовым жидкость. Вода стекала по подбородку, натекала за ворот рубахи, но Заводной, не отрывая взгляда от оружия, пил, пил, пил, пока в баллоне ничего не осталось.

— А теперь посмотрим, как…

Он не успел договорить — неожиданно наверху гулко громыхнул взрыв, вздрогнула земля, жалобно звякнуло стекло единственного окна, с потолка посыпался какой-то мусор… Через несколько минут на эти звуки наслоилась длинная автоматная очередь.

Максим бросился наверх.

Над роскошным джипом вздымался столб густого жирного дыма — под передним колесом «рэнджровера» ничком лежал тот самый пацан, с которым Лютый беседовал минуту назад. Чуть поодаль — еще двое. Видимо, они хотели добежать до шоссе, но не успели: их накрыл автоматчик.

А из-за темных деревьев ночного леса уже выходили фигуры в камуфляжах и черных масках: короткоствольные автоматы были направлены в сторону ДОТа. В глаза ударил слепящий белый свет прожектора — Максим инстинктивно закрыл лицо рукой.

Бежать вниз, прятаться?

Их выкурят слезоточивым газом, как енотов из норы за несколько минут.

— Максим, что это? — Коттон, как и Лютый, не понимал ровным счетом ничего.

— Граждане Нечаев, Найденко и Митрофанов. Вы окружены, сопротивление бесполезно, сдайте оружие, — послышался из-за перелеска голос, показавшийся Максиму знакомым.

— Что это? Не понял… — теперь в голосе пахана сквозило явное недоверие.

— Обыкновенная операция по задержанию опасного уголовного авторитета Алексея Николаевича Найденко, — послышалось из-за спины. — Неожиданных свидетелей мы только что уничтожили.

Лютый обернулся — перед ним стоял Рябина…

Глава двадцатая

Когда-то, лет пятнадцать назад, когда Прокурор еще не достиг теперешнего заоблачного положения, а стоял всего лишь на подходе к нему, где-то во втором эшелоне власти, знакомый кагэбэшный генерал из Пятого, «идеологического» Главупра со сдержанным смешком показал ему очень веселую телеграмму на правительственном бланке, адресованную парторгу крупного оборонного предприятия Екатеринбурга, тогда еще Свердловска: «Вы всегда думали, что я говно, а я теперь союзный министр и кандидат в члены ЦК КПСС!»

Телеграмму родному трудовому коллективу посылал бывший генеральный директор — человек, который теперь сидел напротив него. Высокий седовласый мужчина представительной внешности, — вальяжный, самоуверенный, с явными повадками истиного хозяина жизни — из бессмертной популяции начальственных деятелей.

Он давно уже не директор, не член ЦК и не союзный министр. Он — кремлевский функционер, его задача возвышенна и загадочна — функционировать, а у остальных — проста и понятна: подчиняться. Он сопричастен верховной власти, а считают его дерьмом или не считают — это уже другой вопрос.