Прокурор идет ва-банк

Но Оболенцев все равно каждый день допоздна выслушивал доклады членов бригады о проделанной за день работе, перечитывал протоколы и наставлял, что следует завтра сделать, что выяснить и чего добиться.

Когда боль в душе немного улеглась и он почувствовал в себе уверенность, Оболенцев вызвал на допрос Борзова.

Того неоднократно доставляли в Благовещенский переулок, в следственную часть прокуратуры Союза ССР, и он был несколько удивлен тем, что в этот раз его повели на второй этаж в правое крыло здания.

Однако, зайдя в кабинет к Оболенцеву, он нисколько не растерялся. За это время Борзов сумел адаптироваться к обстановке.

Он без суеты сел на предложенный стул и, откинувшись на спинку, равнодушно посмотрел на Оболенцева.

Перелистав еще раз материалы дела, Оболенцев спросил:

— На очной ставке с Юрпаловым вы признали получение продуктовых наборов на сумму…

— Я признал? — удивленно перебил Борзов. — Чушь какая-то.

Оболенцев протянул Борзову лист протокола очной ставки.

— Вот ваша подпись на протоколе!

Борзов посмотрел на протокол, на свою подпись и сказал:

— Ну и что в этом такого? Плохо себя чувствовал, вот и расписался, чтобы прекратить пытку!

— Тогда скажите, — спокойно продолжил Оболенцев, — с какой целью вы за месяц до ареста сняли со сберкнижки пятьдесят три тысячи?

— Снял со сберкнижки? — слегка растерялся Борзов. — A-а… Дочку замуж выдавал. Сами понимаете, на свадьбу.

— Значит, на свадьбу? — усмехнулся Оболенцев. — И что, все потратили?

— Почему же, часть положил в сейф на работе!

— Вот протокол обыска в вашем кабинете! — Оболенцев протянул Борзову бланк протокола. — Как видите, денег там не было!

— Тогда вам лучше знать, где они!.. — с издевкой произнес Борзов.

— Ну хорошо! — поморщился Оболенцев от такой наглости. — Но как вам, Петр Григорьевич, все же удалось скопить за три года такую сумму?

— Очень просто — вел правильный образ жизни! И во всем себе с женой отказывал! — с пафосом произнес он.

— Это мы уже слыхали. — Оболенцев даже не улыбнулся, услышав такое. Он спокойно раскрыл папку с делом, перелистал материалы и сказал: — Долголаптев, директор магазина «Алмаз», показал: прошлой зимой секретарь горкома Борзов купил гарнитур Московской экспериментальной фабрики, серьги и кольцо, бриллианты с изумрудом за… — Он сделал паузу. — Что вы на это скажете?

Борзов широко раскрыл глаза, но тут же приложил пальцы к вискам.

— Голова разболелась! — заявил он, скривив лицо. — И еще эта музыка…

— Какая музыка? — удивился Оболенцев.

— Навязчивая, — тихо, с безумным взором зашептал Борзов. — Сначала было «Прощание славянки», а со вчерашнего дня — «Марш энтузиастов». Па-рам, па-ра-па-пам-пам…

Оболенцев нажал кнопку звонка и вызвал конвой. Борзова увели.

А Оболенцев решил съездить к Маше, жене погибшего друга. Ночью ему пришла в голову идея, которую хотел обговорить с ней.

Погода была хуже некуда: дождь со снегом и холодный, пронизывающий до костей ветер. Маша была уже дома.

— Как ты чувствуешь себя? — спросил Оболенцев, испытывая раздирающую душу жалость к этому добрейшему и беззащитному человечку.

— Плохо, Кирилл! — безжизненным голосом ответила Маша. — Если бы не ребенок, наверное, я не смогла бы жить!

— Нельзя так, Маша! — мягко возразил Оболенцев. — Даже думать так нельзя. Это же Ванин ребенок.

— Я им только и живу!

Оболенцев с тоской взглянул на так и не законченный ремонт, но вины своей не почувствовал, только боль ударила в виски. Работа у них такая, что могут убить в любую минуту.

«Не попроси я Ярыгина взять Цвяха живым, Иван бы жил, а Цвях был бы мертв. Его все равно убили. Вчера нашли обезображенный труп в пропасти. Не так надо было мне сформулировать задачу: если получится, то взять живым. Ни один Цвях не стоит того, чтобы за него платили жизнями! — думал Оболенцев, глядя на убитую горем Машу. — Все мы задним умом крепки. Надо в школе милиции ввести обязательный предмет — шахматы, и не вручать диплом, пока не получишь хотя бы третий разряд. В милиции более чем где-либо надо уметь видеть на три-четыре хода вперед».

— Кирилл, — спросила Маша, — может, тебя покормить?

— Покорми! — согласился Оболенцев. — С утра ничего не ел. Ночь почти не спал, а утром едва успел кофе выпить.

Маша засуетилась у плиты. Слезы потекли из глаз. Она едва видела, что делает, но на душе стало немножко легче. Женщина вдруг почувствовала, что надо продолжать жить. Ледяной панцирь на сердце если и не растаял, то уже раскололся на мелкие кусочки. Пока они холодят и колют сердце, но уже не замораживают его, горячая кровь побеждает.

Оболенцев не мешал ей плакать. Он прекрасно понимал, что сейчас творится у нее на душе.

Поев, он собрался уходить.

— Спасибо, что пришел, Кирилл! — Слабая улыбка осветила на миг лицо Маши — словно луч солнца сверкнул сквозь черные тучи.

Оболенцев задержался. Он вдруг решил сказать ей то, что не давало ему спать всю ночь.

— Маша! — начал он решительно. — Считай, что мы с тобой осиротели! Ты потеряла Ваню, а я потерял и Ваню, и любимую женщину, она погибла немного раньше.

— Ее тоже убили? — тихо спросила Маша.