Прокурор Никола

Со временем ночные бдения стали нормой. Случалось, он доставал из сейфа древний томик Макиавелли в кожаном переплете, открывал испещренные чернильными пометками главки «Государя» и погружался в чтение. Книжкой он дорожил, она была подарена еще во времена учебы в Академии одним из преподавателей его приятелю, досталась при расставании в обмен на такой же памятный презент. Он пожертвовал часы, но в книжке не ошибся, она оказалась необыкновенной. Не потому, что «Государем» зачитывался сам Сталин, а своим содержанием. Управление милиции, конечно, не государство, а он не царь, но как прав был древний итальянец, этот Макиавелли, еще около десятка веков назад! Как греют, жгут сердце его строчки, бьющие точно в цель, в главное!.. Разве это не правда: «Государю, желающему держать подданных в повиновении, не следует обращать внимание на обвинения в жестокости»? Фраза сказана мудрецом будто специально для него! И остается современной. Или еще: «… люди меньше боятся причинить обиду тому, кто вселяет в них страх!..»[26] И это в точку!

Его стратегия верна, он правильно перестраивает систему – все более и более убеждался Максинов. И методы его оправданы. Пройдет несколько лет, он согнет эту пресловутую кривую роста преступности в обратную сторону, и она неуклонно устремится к снижению; он поймает последнего вора в области и, как легендарного разбойника когда-то, провезет в клетке напоказ по Москве. Тогда о нем заговорят в столице. Тогда сам Щелоков задумается…

Нет, он не был фантазером. В его-то годы! На всю преступность он не замахивался. Но последний вор будет отловлен, как редкий зверь, в его области! Смогли же это сделать в предвоенной Германии немцы[27]. А почему не попытаться здесь ему?

А выживший из ума «идеолог» – просто гнилой корнеплод, его давно надо менять, но Боронин этого не делает только потому, что самому следует уходить. Боронин с некоторых пор начал бояться молодых. Чуть что, выпроваживает их на повышение. Вот и Астарьева в Белокаменную спровадил, возглавлять будет прыткий толковый парень какое-то всероссийское общество по борьбе с зеленым змием. А Астарьева-то метили на место самого Боронина… Вовремя тот узрел опасность. Нет, Боронин не станет поддерживать Ольшенского в драчке с ним, Максиновым.

И он не ошибся в своем прогнозе. Боронин не вступился за своего, не позвонил в тот памятный вечер. Значит, понимает, что цель оправдывает средства.

После этого он сразу заспешил. Почувствовал незримую поддержку со стороны первого. Тот оценил его правоту, не сказав «да», он не сказал и «нет». Максинов ликовал. Теперь он решил все милицейские проблемы проговаривать в обкоме только с первым секретарем, но и туда без особой нужды бегать перестал. Он будет властвовать в своей системе, а удел остальных – ему подчиняться. Именно таков его принцип – так он рассуждал.

И усерднее принялся за чистку системы. Особо мудрых, которых в открытую называли «дедами» и «отцами», отправлял на заслуженный отдых. От них за версту веяло тем, чему нет места в его системе; о них слишком много развелось почти романтических легенд и детективных мифов, в которых они выглядели чуть ли не Шерлоками Холмсами или комиссарами Мегрэ. Особенно преуспевал начальник «уголовки» полковник Лудонин: то он отлавливал один целую шайку головорезов на Криуше, то без оружия ликвидировал банду селенских воров. Максинову и его системе были вредны герои-одиночки, он ратовал и создавал механизм в целом, а не Робин Гудов.

И Лудонин ушел одним из первых, авторитет его действительно оказался таким, что за месяц Максинов лишился почти всей «уголовки» – «отцы» составляли ее большинство, а они без своего лидера работать не пожелали. К такому удару он не был готов, но в ножки гордецам не упал, провожая, никого не просил остаться, но и прорехи кадровые в уголовном розыске на скорую руку не латал. За неимением профессионалов подымал и бросал на раскрытие тяжких и опасных преступлений всех в райотделах, объявлял аврал в каждом подразделении управления, сам командовал операциями по розыску и задержанию преступников. Это отдавало чапаевщиной, которая в уголовном сыске вредна, но он поздно понял, а когда сообразил – нельзя было признаться: авторитет его мог пошатнуться. Если опытные сыщики не знали, куда прятать глаза, когда он объявлял очередную всемилицейскую «облаву», то молодые, на кого он делал ставку, еще не понимая, зажигались, ловя каждое слово, искренне веря, что кого-то поймают и кого-то задержат. Это и требовалось на первых порах. Он жаждал одного – неуклонного подчинения и усердия.