Прокурор по вызову

Турецкий. 14 апреля. 10.00

Доктор Райцингер появился, как только Турецкий закончил завтракать.

— Мистер Турецки, вы можете быть свободны. Дальнейшее пребывание в клинике не способно более улучшить ваше здоровье. — Доктор был чрезвычайно сух и сдержан, от вчерашней сердечности не осталось и следа.

А было бы неплохо поваляться еще пару деньков, поближе познакомиться с Беатой. Хотя, если командировка затянется, наверняка можно будет найти повод и продолжить знакомство в другом месте. Например, в каком-нибудь уютном баре неподалеку, потом можно пригласить девушку в гости или напроситься к ней, а там как разложится.

Бурбаки любезно прислал за Турецким машину — лимузин с тонированными, наверняка пуленепробиваемыми стеклами. Шофер — молоденький офицер швейцарской национальной гвардии в парадной форме с аксельбантами — был сама предупредительность: замер у дверцы в полупоклоне, объяснил, как воспользоваться баром, кондиционером и сотовым телефоном. Отдал честь, осторожно прихлопывая дверцу. Чествуют как героя, подумал Турецкий, может, еще медаль дадут «За исключительное мужество».

Тяжелые ворота клиники бесшумно отъехали в сторону, и толпа журналистов с камерами рванулась навстречу лимузину, но шофер, отчаянно сигналя, промчался мимо. Ну и правильно.

Лимузин доставил Турецкого к офису Бурбаки, шофер снова отдал честь, клацнул каблуками придержал дверцу. Правда, транспаранта «Wellcome, mr. Turetsky!» на крыльце не было, девочки в кокошниках с хлебом-солью не встречали, да и самого Бурбаки на месте не оказалось.

Нехорошо заставлять ждать героя, обиделся Турецкий, десять минут просидев в обществе хорошенькой, но какой-то замороженной секретарши. Хотя, впрочем, может, он медаль полирует.

Бурбаки появился только через семнадцать минут, озабоченный, предельно официальный, руку пожал вяло и неохотно, пропустил в кабинет.

— Как ваше здоровье?

— Спасибо, нормально, — усмехнулся Турецкий. — Готов к дальнейшим подвигам.

Бурбаки не улыбнулся в ответ, сложил руки как школьник и, глядя куда-то поверх головы Турецкого, заявил:

— Я, пожалуй, выражу мнение всех моих коллег и мнение генерального прокурора Швейцарии, вам следует отправиться домой и как следует залечить раны.

— Еще раз спасибо, я прекрасно себя чувствую.

— И тем не менее, — произнес швейцарец с нажимом, — ваше дальнейшее пребывание в Женеве является нежелательным.

— Можно конкретнее? — попросил Турецкий. — Вы что, принципиально не имеете дел с ранеными, или как я должен понимать ваши намеки?

— Нет, ваше ранение здесь ни при чем или почти ни при чем, — ответил Бурбаки, демонстративно глядя мимо Турецкого. — Но мы в нашем ведомстве не желаем иметь дело с чиновниками, которые зарабатывают себе дешевый авторитет, выбалтывая журналистам конфиденциальную или непроверенную информацию, добытую в ходе расследования и до его завершения. Мы связывались с вашим московским начальством и согласовали вопрос вашего отзыва и замены вас другим следователем, более лояльным к нашим порядкам.

— А теперь еще более конкретно, — начал наконец заводиться Турецкий, — если можно! Каким журналистам и какую информацию я, по-вашему, выболтал? Я что-то пропустил, пока лечился?

Бурбаки встал и широким жестом указал на дверь:

— Извините у меня очень мало времени и очень много работы. Могу только заметить, что генеральный прокурор Швейцарии считает Владимира Замятина честным человеком и профессионалом своего дела, и ваше предполагаемое выступление по телевидению с сенсационным разоблачением Замятина и его так называемых грязных дел было воспринято нами как откровенное оскорбление не только в его адрес, но и в наш адрес также. Авиабилет для вас заказан, вы можете забрать его в аэропорту, самолет через четыре часа.

Что за бред?! Какие выступления, какие разоблачения?! Турецкий ни черта не понимал. Препираться с швейцарцем и требовать подробностей он не захотел, но, выйдя из офиса, из первого же автомата позвонил Меркулову:

— Костя, ты мне объяснишь, что происходит?

— Ты возвращаешься в Москву. — Меркулов тоже был отвратительно официален. Мог бы, между прочим, здоровьем поинтересоваться.

— Это я уже понял. Я только не понял почему, что там у вас случилось?

— Это у вас случилось. А у нас это только обсуждается.

— Да объяснишь ты мне наконец толком?! — взорвался Турецкий. — Здешние нахамили и на фиг послали, теперь ты дуешься. Расскажи, в конце концов, чем я всем не угодил?

— А ты не в курсе?

— Был бы в курсе — не спрашивал бы.

— Хмуренко вчера…

— Хмуренко?!! — завопил Турецкий.

— Да, Хмуренко вчера расписывал твои подвиги, в том смысле что он чуть ли не спас тебе жизнь. А ты в благодарность или по каким-то иным соображениям обещал ему развернутое интервью и еще обещал прямо на миллионную аудиторию подтвердить, что Замятин… нехороший человек.

— И ты поверил?

— Нет, но швейцарцы поверили, и вообще, дыма без огня не бывает, под пулями ты мог наобещать ему чего угодно, или он настолько нагл, чтобы выдавать в эфир абсолютную бредятину?

— Я его убью, — пообещал Турецкий, вешая трубку.