Прокурор республики

Но Ленин вдруг посерьезнел, заторопился в свое купе. «Устал, отдохнуть ему надо», — подумал Крыленко, с тревогой вглядываясь в осунувшееся, бледное лицо Ильича.

Он не знал, и никто тогда не знал, что, запершись в купе, Ленин снова сядет за стол. И напишет — на одном дыхании — одну из самых вдохновенных своих статей «Главная задача наших дней», раздумья о России, о революции, о насущных задачах…

Как и все большевики, прибывшие с совнаркомовским поездом из Петрограда, Крыленко жил сначала в 1-м Доме Советов, где ныне помещается гостиница «Националь». Здесь нашлась квартирка и для Владимира Ильича. Вечерами наркомы, члены ЦК, видные деятели партии собирались у кого-нибудь, приносили из кубовой кипяток, пили жидкий чай и спорили, спорили, предстояло не только выводить страну из разрухи, строить новую жизнь, но и бороться с врагами — явными и тайными.

С явными и тайными врагами и послала теперь партия бороться Крыленко: в конце марта Совнарком поручил ему организовать публичное обвинение в революционных трибуналах Советской республики. Этим же постановлением Елена Федоровна Розмирович была назначена руководителем комиссии по расследованию самых важных и крупных политических преступлений.

ЧАС РАСПЛАТЫ

В воскресенье, третьего ноября, накануне первой годовщины Октября, в Москве открывали памятники великим деятелям прошлого: революционерам, писателям, мыслителям. Посреди Александровского сада был воздвигнут бюст Робеспьеру, у кремлевской стены — народным поэтам Никитину и Кольцову, на Трубной площади — Тарасу Шевченко. Готовились торжества, и Крыленко загодя обещал принять в них участие. Он хотел сказать слово о поэтах, прочитать свои любимые стихи.

Но неожиданные события заставили его отказаться от этого плана: в Петроград добровольно пожаловал и передал себя в руки властей Роман Малиновский; предателя доставили в Москву, спешно велось следствие, и уже на пятое ноября был назначен суд.

Целыми днями Крыленко готовился к процессу, которой подводил итог давней и темной истории, нанесшей столько тяжких ударов партии.

…Суд открылся ровно в полдень пятого ноября.

Бывший зал Судебных установлении в Кремле был переполнен. Люди, прошедшие подполье, тюрьмы и ссылки, люди, которые привыкли всегда чувствовать рядом плечо товарища, пришли на заключительный акт трагедии разоблачение того, кого они некогда считали своим другом.

Его ввели под конвоем, и Крыленко, сидевший на возвышении против скамьи подсудимых, не узнал былого «героя». Куда делись его лихость, заносчивость, самодовольство?! Перед судом предстал сломленный, с потухшим взглядом человек, нимало, казалось, не интересующийся своей судьбой.

Неужто и в самом деле ему все было глубоко безразлично? Но тогда зачем же он добровольно вернулся?

Зачем проделал нелегкий путь по опаленной войною Европе из своего безопасного заграничного далека, зачем явился в Смольный, зачем сказал: «Я — Малиновский, судите меня»? Угрызения совести? Но как тогда вяжется с ним эта маска холодного безразличия решительно ко всему? А может быть, эта маска лишь составная часть общего плана? Но какого? Чего же в конце концов он хочет, этот насквозь изолгавшийся человек, который безжалостно торговал своими товарищами и ревностно служил злейшим врагам своего класса?

Всего четыре года, день в день, отделяло его от той памятной даты, когда царскими сатрапами были арестованы его товарищи по думской фракции. Ту, почетную, скамью подсудимых он с ними не разделил. Теперь он сидел один на другой скамье подсудимых — позорной.

— Объявляется состав суда…

За столом, покрытым красным сукном, заняли места семеро судей. Их имена, их объективность и честность были всем хорошо известны. И председатель — латышский большевик Отто Карклинь, и столяр, а потом первый советский судья Иван Жуков, и старый подпольщик, рабочий-металлист Михаил Томский…

— Обвиняет Николай Крыленко…

Малиновский медленно приподнял голову, и глаза его на какое-то мгновение встретились с глазами Крыленко.

— Малиновский, встаньте, — сказал Карклинь. — Не желаете ли отвести кого-либо из судей?

— Нет, — быстро ответил Малиновский.

— А обвинителя?

На этот раз он чуть помедлил, но тут же, словно стряхнув с себя груз сомнений, качнул головой:

— Нет…

— Вас защищает защитник Оцеп.

С этим молодым юристом, которому предстояло быть в процессе его противником, Крыленко столкнулся впервые. Накануне звонил Свердлов, рассказывал, что к нему неожиданно пришел со своими сомнениями адвокат: можно ли защищать Малиновского? Отвечает ли это принципам новой морали? Есть ли в этом какойнибудь смысл? Свердлов долго убеждал Оцепа, что защищать нужно, что эта работа полна глубокого смысла, ибо суд не предрешает свой приговор, он хочет досконально во всем разобраться — и *в том, что говорит против подсудимого, и в том, что говорит «за». Разрушая старую адвокатуру, большевики никогда не были против судебной защиты…

— Обвинитель Крыленко, начинайте допрос.

— Расскажите, Малиновский, как и когда вы стали полицейским агентом?