Прокурор республики

Инспектор и правда не бросал слов на ветер: учителя Крыленко изгнали из гимназии. «За вольнолюбие и строптивость», — намекнул ему в доверительном разговоре огорченный директор. «За неблагонадежность», «за распространение социалистических взглядов среди учащейся молодежи» — официальные формулировки официальных бумаг с грифом «совершенно секретно».

Неблагонадежный… Если вдуматься, это вовсе не огорчительно. Наоборот! Разве он хотел бы, чтобы полицейская свора считала его надежным, своим? Значит, правильно он живет, достойно и честно, если власти предержащие относятся к нему с недоверием и опаской.

Было жаль расставаться с мальчишками, к которым он так привязался. Расставаться сейчас, когда они повзрослели, и семена, брошенные в их души, только начали давать всходы. Но все-таки начали. Значит, годы учительства не прошли даром…

Крыленко отправился в Краков, чтобы договориться о предстоящей работе.

— Вы очень кстати, Николай Васильевич, — обрадовался Ленин. — Именно такой человек, как вы, нужен сейчас в Петербурге.

Ленин был не один. На диване сидел коренастый рыжеватый человек с холодными, чуть раскосыми глазами. Было что-то неприятное в его нервном, непрерывно менявшем свое выражение лице. И в облике его, и в манерах чувствовалась развязность. Но рукопожатие было крепким, приятельским, а улыбка — мягкой, располагающей.

— Познакомьтесь, — представил его Ленин. — Роман Вацлавович Малиновский, член ЦК, лидер большевиков в Государственной думе.

Крыленко много слышал об этом незаурядном ораторе-самоучке, быстро выдвинувшемся из рядовых слесарей в крупного партийного деятеля. В Думу он прошел «на ура» от московских рабочих, уже оценивших его организаторский талант на посту руководителя профсоюза. О Малиновском много говорили как о восходящей звезде, прочили ему блестящее будущее.

— Депутатам-большевикам, — обратился Ленин к Крыленко, — не хватает парламентского опыта и теоретической подготовки. Помощь такого образованного человека, как вы, Николай Васильевич, была бы просто неоценимой.

— А паспорт? — спросил Крыленко.

— Есть и паспорт, — ответил Ленин. — Привез товарищ Роман…

И рассказчик, как видно, он был тоже отменный.

Оживленно жестикулируя, он с юмором воспроизводил забавные сценки из думской жизни, несколькими штрихами добиваясь сходства с записными ораторами, витийствовавшими на трибуне.

Ленин и Крупская от души смеялись. И Крыленко не мог сдержать улыбку, хотя большинство «героев» этих устных рассказов были ему незнакомы.

Потом заговорили о том, как было бы хорошо, если рабочие депутаты смогли бы приехать к Ленину, в Краков. Потребность во встрече с вождем была огромна, но огромен и риск нелегального перехода границы.

Правда, риск этот едва ли мог остановить профессиональных революционеров, не раз и не два смотревших смерти в глаза. Муранов, например, — один из депутатов-большевиков — пробираясь к Ильичу,^ пошел совсем на отчаянный шаг: явился на пограничный пункт вообще без всяких документов, хотя бы «липовых».

В суматохе, когда к шлагбауму выстроилась длинная очередь и толпа напирала, он сунул пограничнику в руки не паспорт, нет, и не пропуск, не удостоверение личности, а просто плотный конверт, проштемпелеванный печатями. Тот даже не взглянул на «документ»: «Скорее, скорее, не задерживайтесь», — проворчал он, и Муранов не заставил упрашивать себя.

Задрожали оконные стекла: по расположенной неподалеку железнодорожной эстакаде простучал состав. Поезд шел в Россию: еще несколько минут, и он будет «дома».

Ленин подошел к окну, долго смотрел вслед уходящему поезду, пока дрожащая светлая точка — фонарь на площадке последнего вагона — не растаяла в сиреневых сумерках.

ДОВЕРЕННОЕ ЛИЦО

Многие петербургские большевики легально облюбовали для жилья дом на Десятой Рождественской улице в рабочем районе Пески. Квартиры там стоили сравнительно дешево, и до центра можно было добраться даже пешком. Крыленко бывал здесь чуть ли не ежедневно: то у Романа Малиновского, то у другого депутата-большевика-Григория Петровского. Обсуждались планы депутатских речей, запросы, которые посланцы рабочих должны были сделать в Думе.

У большевистских депутатов еще не было опыта парламентской борьбы. У них не было и подготовки, которая позволила бы им состязаться в эрудиции с адвокатами и профессорами, щеголявшими то изысканным выражением, то латинской пословицей, то исторической аналогией, рассчитанной на искушенных знатоков.

К тому же думская процедура включала коварнейшее и хитрое правило: депутатам запрещалось читать текст речи. Ясно, против кого этот пункт был направлен. Профессор, заводчик, министр вполне обходились без всяких конспектов. Но вчерашний слесарь или ткач мог легко растеряться.