Прокурор

Подходя к обители директора завода, Инга Казимировна вспомнила, как выглядел дом прежде, когда его занимали предшественники Глеба Артемьевича. Сад был куда поменьше, забор пониже, да и сам дом выглядел значительно скромнее. Теперь же у него появился второй этаж с выходом на пристроенный солярий, подземный гараж, во дворе беседка с летней плетеной мебелью, финская баня и бассейн.

Гранскую встретил Томми — огромный ньюфаундленд с вечно плачущими глазами. Он был грозен с виду, а на самом деле увалень и добродушнейший из псов.

Сквозь узорчатые стены беседки Инга Казимировна увидела бледно-лиловое пятно — халатик Веры. К беседке вела вымощенная гранитной плиткой дорожка, обсаженная пряно пахнущими флоксами.

Вера сидела в плетеном кресле с томиком Цветаевой в руках. Темная русая коса лежала на груди; обычно она убирала волосы в узел на затылке и закалывала красивым гребнем.

Они поцеловались — тоже московская привычка.

— Пойдем в дом или посидим здесь? — спросила Вера.

— А где твои?

— Катя в школе…

— Как? — удивилась Гранская. — Каникулы ведь.

— Новое увлечение. Вдруг проснулась любовь к животным. Галя Измайлова организовала кружок. Слышала, наверное?

— «Белый Бим»? — улыбнулась Инга Казимировна. — Центр излечения больных животных…

— А мне затея нравится, — серьезно сказала Вера. — Держать здоровых ординарно. Воспитывать же детвору на сострадании — верный путь к лучшим сторонам их души…

— А Глеб Артемьевич где?

— Принимает телевизионщиков из области. Ну, решай насчет обеда, попросила Вера.

— Еще спрашиваешь! Конечно здесь! — весело ответила Инга Казимировна.

Ее несколько подавляли хоромы Самсоновых. Торжественная гостиная с камином, отделанным мрамором, нарядная югославская мебель, дубовая лестница с резными перилами, ведущая на второй этаж…

Вера пошла в дом и прикатила на столике-тележке (тоже для Зорянска шик!) обед. Сама она почти не готовила, для этого к ним приходила женщина — что-то вроде домработницы, которая стряпала не особенно изысканно, но сытно. Впрочем, как заметила Гранская, в семье директора гурманов не было. Глеб Артемьевич любил икорку, копчености, но скорее потому, что это было трудно достать другим, а ему — запросто. Но Гранская обратила внимание, что какой-нибудь борщ он уминал, пожалуй, с большим удовольствием.

Кто-то заметил: если тебе с человеком приятно трапезничать, значит, он может быть твоим другом. Инге Казимировне всегда доставляло удовольствие есть с Верой. Особенно наедине. Вера изящно держала ложку, нож и вилку, умело резала мясо, отправляя его в рот маленькими кусочками. И при этом поддерживала беседу, которая не мешала, а, наоборот, как бы создавала нужную атмосферу за столом.

И вот теперь они мирно обедали, болтали, казалось бы, ни о чем, под тихий шелест вязов и гудение шмелей. Их было много в саду, разных золотисто-медных, замшевых, темно-коричневых с красным, сине-фиолетовых. Томми лениво следил за ними грустными глазами, лежа у входа в беседку.

«Обязательно надо будет завести домик под Москвой, когда я перееду к Кириллу, — вдруг подумалось Инге Казимировне. — Хорошо бы на берегу реки».

Последнее время она все чаще мечтала о том, что будет, когда они, наконец, поженятся с ее «непоседливым профессором», как она ласково называла Шебеко. Гранская на минуту представила себе, что не Вера, а он сидит сейчас с ней в этой беседке, и сердце томительно защемило: почему они вынуждены жить далеко друг от друга и их свидания так редки и скоротечны?

— Верочка, я тебе завидую, — не удержавшись, выдала свои чувства Инга Казимировна. — Век бы сидела тут и ничего не желала иного, ей-богу…

— С Кириллом, разумеется, — угадав ее мысли, произнесла с улыбкой Самсонова.

— Господи, конечно!

— А я вам завидую, — сказал Вера просто.

— Ну да, так я тебе и поверила…

Вера ничего не ответила. Взяла чайник мейсенского фарфора и налила гостье чаю. И Ингу Казимировну — в который раз! — поразила хрупкость ее белой руки с тонкими веточками голубых прожилок.

— Как у вас все-таки здорово! — воскликнула Гранская. — Воздух…

— Воздух… — повторила грустно Вера. — А знаешь, мне именно его часто не хватает. Сидишь одна. Все время одна, чего-то ждешь…

Инге Казимировне захотелось расшевелить, растормошить эту зачарованную каким-то недобрым колдуном женщину.

— Не сердись, Верочка, но мне кажется, ты сама придумала себе хандру. И лелеешь ее, как любимое дитя…

— Хочешь сказать — бешусь с жиру?

— Если бы бесилась…

Самсонова поправила косу, вздохнула.

— Может быть, ты права, — сказала она. — А что делать?

— Смотри глупые фильмы — комедии, боевики, читай детективы. И чем примитивнее, тем лучше, — полушутливо посоветовала Гранская. — Я ведь знаю, на тебя сильно действуют книги.

— Ты имеешь в виду это? — показала Вера на книгу стихов Марины Цветаевой.

— И это… Понимаешь, тебя буквально завораживает чужая ностальгия…

— Ингуша, у Цветаевой не только ностальгия.

— Но бабская истерика — это точно, — намеренно сгустила краски Гранская.

— Бабская истерика! — возмутилась Вера. И вдруг с горячностью и страстью, так не присущей ей, продекламировала: