Прокурорский надзор

Открывается дверь. «Выходи по одному!» Шпалерами солдаты с собаками. Метрах в десяти — вагон. Идти к вагону надо быстро, почти бегом. Замешкаешься — получай. У дверей «столыпина» затянутый в портупею прапорщик. Называешь фамилию, год рождения, статью — и вверх по ступенькам. Попадаю во второе «купе». Обыкновенное железнодорожное купе с полками. Только вместо двери железная решетка. На стором ярусе еще одно откидная полка — если ее откинуть, получается сплошная площадка, на которой могут вместиться человек шесть, потеснившись, разумеется.

Кроме нескольких «общих» купе, есть для тех, кто идет по изоляции. Кроме того, еще одно, женское. Рядом с купе охраны. Отдельно от всех туда провели трех женщин. Одна пожилая и очень неопрятная. Две других же — молоденькие, одна особенно симпатичная. Идут по коридору вдоль решетчатых дверей, за которыми блестят глаза изголодавшихся мужиков. Смеются, отвечают на реплики, приветствия. Поговаривают, что охрана не дает им скучать…

Стоим долго. Кое-кто начинает проситься в туалет. По коридору ходит молодой солдат с расстегнутой кобурой на боку. Сначала не отвечает на попытки заговорить, потом объясняет, что в туалет отведет только, когда тронемся. Приходится терпеть. Знакомимся с попутчиками. Это с «десятки». Зона эта находится между железнодорожной станцией «Холмская» и «единичкой». Зона усиленного режима. Все возвращаются из больницы. Некоторые после прибытия из Усть-Лабинска провели в тюрьме около месяца. Снова поражают своей находчивостью — откуда-то достают чай. Продукт относится к числу запрещенных, и остается только диву даваться, каким образом его пронесли через множество «шмонов», да еще в таком количестве. Заварить его здесь нельзя, поэтому, взяв в рот щепоть, жуют. Угощают меня. Вежливо отказываюсь — мне ничего не хочется.

Наконец, трогаемся. Оказывается, кто-то не выдержал, и, когда открывается дверь и вызывают первого «страждущего», ему передают чуть не полный полиэтиленовый пакет — чтобы выбросил в туалете. Я выхожу третьим, когда вернули предыдущего. Дверь запирается, и я в сопровождении солдата направляюсь в туалет. Его присутствие за спиной сковывает. Наконец возвращаюсь в купе, пристраиваюсь на лавке и закрываю глаза.

В Холмске нас перегружают в «воронок» с «десятки». Из семи человек на «единичку» едут только двое: я и еще незнакомый парень. Выгрузив у ворот своей зоны пятерых попутчиков, «автозак» едет дальше по кошмарной, изматывающей душу дороге.

По приезде — сразу в душевую. Принимает нас «Черт». Меня он не обыскивает, даже в «сидор» не заглядывает. После душа иду к себе, во второй отряд. Койка моя уже занята, но мне отводят хорошее место у окна. После обеда вызывают в кабинет замполита. Там — майор Семенюк. Расспрашивает. Потом переходит к делу. Мое место в библиотеке занято, но меня пока устроят завхозом в школу. Школа-десятилетка расположена в том же здании, что и библиотека. Я хорошо знаком с некоторыми преподавателями, которые живут в поселке и приезжают сюда вахтовым автобусом. Но какой из меня завхоз?! Александр Владимирович жестом прерывает меня и говорит, что это буквально на месяц, т. к. меня уже представили в ближайший суд на «химию». Так что буду пока помогать дневальному по школе на время экзаменов. После этого сообщения, немного помявшись, достает листок бумаги и кладет передо мной. С трудом постигаю смысл написанного. Моя жена обратилась в суд с просьбой о разводе… Люда, Людочка, как же это?… Вспоминаю, как после суда висела у меня на шее, вся в слезах… И ее обещание сделать все, что возможно, чтобы вытащить меня отсюда… А как же сынок, Стасик? У меня ощущение сильного удара по затылку…

— Александр Владимирович, я не согласен! Ведь не могут же так, сразу, без моего согласия?

— Могут, Юра, могут. Если срок более трех лет, твоего согласия и не требуется…

Так вот зачем эти подонки дали мне почти «потолок», несмотря на характеристики, с которыми, по выражению адвоката, «к ордену представлять можно»! Им мало было посадить меня, им надобно растоптать, лишить всего! На их совести смерть отца, искалеченная жизнь моя, моего сына!.. Александр Владимирович достает ручку, переворачивает листок чистой стороной кверху.

— Пиши.

— Что писать?

— Пиши, что не согласен, что у вас сын, что представлен к словно-досрочному освобождению.

Пишу торопливо, буквы лезут друг на дружку. Семенюк складывает листок, вкладывает в конверт.

— Успокойся, все будет нормально.

Несколько дней живу под впечатлением происшедшего. Друзья — Серега Лозовой, Саша Свириденко — успокаивают меня. Особенно бьют на то, что вот-вот будет суд. И скоро увижу и Люду, и Стасика. Теперь я весь в нетерпении. Когда же, когда? Хоть один бы только разик увидеть Людмилу, Стасичку… Взять бы его на руки, прижать к себе, сильно-сильно! Пройтись с ним к морю, чувствовать в своей руке его маленькую, теплую, доверчивую ладошку… Малышик мой золотой. И ничего мне больше не надо — вот так сидеть у моря, держать его за ручку и слушать такую милую, бестолковую болтовню…