Прокурорский надзор

Чувствую себя отвратительно. Кроме тошноты и головокружения ощущаю, как где-то в области сердца рождается острая боль. По временам она так сильна, что перехватывает дыхание. К вечеру начинаются судороги. Уже не знаю, что болит — то ли сердце, то ли почки или печень… Сосед — незнакомый мужчина лет сорока — всполошился. Спрашивает, не нужно ли кого позвать. Отрицательно качаю головой, изо всех сил терплю острую боль. По временам она буквально сворачивает меня в бараний рог. Лежать не могу — ищу для тела такое положение, в котором смогу сделать хоть полвздоха. Такое положение находится — высоко поднявшись на подушке, подложенной под спину, слегка поворачиваюсь вправо. Мука адская, но, как это ни странно, испытываю даже какое-то облегчение при мысли, что вот и пришла они долгожданная…

Однако, к утру боль отступает, и на утреннюю проверку выхожу без посторонней помощи. Дежурный зачитывает список идущих на этап в Крымск. Все свои вещи взять не могу. Решаю оставить часть одежды, а также краски и кое-какой, привезенный из дому, спортивный инвентарь в «каптерке». С собой беру самое необходимое.

Ночью подморозило, и вчерашняя слякоть превратилась в гололед. Шофер «ГАЗика» отказывается ехать и мелькает мысль о появившемся шансе «переиграть» решение администрации. Я уверен: белореченское начальство не знает, что меня отправляют в Крымск, а узнав, сделают все, чтобы оставить. Но часам к одиннадцати подтаяло, сопровождающий уговорил шофера и вот мы уже со скоростью, на отдельных участках обледенелой дороги, падающей километров до 20 в час, движемся в сторону Краснодара. Не знаю от чего, но боли возвращаются, хотя и более терпимые, чем ночью.

В Крымск приезжаем к вечеру. Нас встречают в спецкомендатуре, расположенной в светлом трехэтажном доме совсем недалеко от шоссе. Разбрасывают по отрядам. Я попадаю на второй этаж в 21 комнату. Здесь теснота — в отличие от Белореченской комендатуры, здание перенаселено. Кровати стоят в два яруса. В комнате, площадью не более 20 квадратных метров, десять кроватей, четыре из которых, расположенные по углам, двухъярусные. Еле хватает места для шкафа, в правой части которого висит одежда, а в левой хранятся продукты; четырех тумбочек и стола. Судя по всему, свободное место есть только на втором ярусе. Я объясняю старожилам комнаты, что после недельной голодовки, а главное, последствий отравления — наверх забраться не могу. Пока разрешают разместиться на одной из нижних коек, владелец которой уехал на несколько дней домой по семейным обстоятельствам.

Есть не могу и не хочу. Однако, от чая не отказываюсь. За столом ребята вводят меня в курс местных дел.

Оказывается, до недавнего времени здесь была, по их выражению, «не жизнь, а малина» (по сравнению с Белореченском и уж, конечно, зоной). Но недавно появился новый начальник — майор Сергеев. В недавнем прошлом подполковник, он стал жертвой собственного служебного рвения. Будучи начальником милиции всего Абинского района, он «тормознул» на шоссе, ведущее в Новороссийск, превысившее скорость такси и изъял права у шофера. На его беду такси мчалось к месту катастрофы теплохода «Адмирал Нахимов», имея на борту родственников кого-то из погибших. Таксист не растерялся и по приезде в Новороссийск пробился на прием к находившемуся здесь секретарю ЦК Алиеву. С Сергеева в момент слетела одна звездочка, а самого его направили начальником комендатуры. Следует ли удивляться, что Анатолий Гаврилович свирепствовал, вымещая свою обиду на «химиках», а подчас и на обслуживающем, так сказать, персонале… Мало того, что мужики по ничтожнейшему поводу лишались поездок домой на выходные и праздничные дни, но и количество проверок было произвольно увеличено. Кроме того, двери комендатуры в течение всего дня были заперты, не находящийся на работе народ даже в столовую выпускался только в определенное время не более чем на полчаса, да и то только после записи в соответствующий журнал. За последний месяц несколько человек отправили в зону и на «раскрутку».

Сведения эти подтверждали мое предположение о том, что меня сюда прислали для того, чтобы здесь как следует «прижали». Но ехал я сюда с твердым намерением «продолжать эти игры», как только представится возможность. Решил использовать для этого любой подвернувшийся под руку предмет в диапазоне от ножа до петли. Но, будучи человеком импульсивным, нуждающемся в определенной силы «толчке», решаю форсировать события, спровоцировав администрацию на какое-либо действие по отношению ко мне, могущее служить поводом для осуществления задуманного.

Для того, чтобы отрезать себе пути назад, во всеуслышание заявляю, что на стройку не пойду ни под каким видом. Из принципа. Сдохну, а не пойду. Своим заявлением вызываю скептические улыбки ребят: «Здесь и не таких обламывали!»