Пролетая над гнездом кукушки

Она рассказывает о том, как все пациенты в нашем отделении на собрании группы вчера вечером согласились с персоналом, что, возможно, будет полезно применить к нему шоковую терапию — если он не осознает своих ошибок. Все, что от него требуется, — признать, что он был не прав, продемонстрировать стремление к разумному контакту, и на этот раз назначение будет отменено.

Лица вокруг все смотрят и смотрят. Большая Сестра говорит, что выбор за ним.

— Да? И у вас есть бумага, которую я должен подписать?

— В данный момент нет, но если вы чувствуете в этом необходи…

— И почему бы вам не добавить туда пару-тройку вещей типа того, что я участвовал в заговоре, целью которого было свержение правительства, и что я считаю жизнь в вашем отделении просто райской, как на этих чертовых Гавайях, и прочую чепуху в таком духе.

— Я не могу поверить, что это…

— А после того как я все подпишу, вы принесете мне одеяло и пачку сигарет от Красного Креста. Фу-у-ух, этим китайским коммунистам есть чему у вас поучиться, леди.

— Рэндл, мы пытаемся помочь вам.

Но он уже на ногах и, почесывая живот, шагает мимо нее и черных парней к карточным столам.

— Так, хорошо, где у вас тут покерный стол, ребята?

Сестра смотрит ему вслед, а потом идет к сестринскому посту позвонить по телефону.

Два цветных санитара и один белый с вьющимися светлыми волосами ведут нас в главный корпус. Всю дорогу Макмерфи болтает с белым санитаром как ни в чем не бывало.

Трава покрыта толстым слоем инея, и два цветных санитара окружены белыми клубами своего дыхания, словно локомотивы. Солнышко временами выглядывает из-за облаков, и иней сверкает под его лучами, вся земля в искорках. Воробьи нахохлились на морозе и чирикают, выискивая зернышки среди искристого инея. Трава хрустит у нас под ногами, проходим мимо нор земляных белок, где я видел щенка. Мороз уходит в норы и скрывается там.

Я чувствую мороз у себя в животе.

Мы подходим к двери, из-за нее доносится такой звук, будто пчелы жужжат. Перед нами двое мужчин, шатаются от красных капсул. Один кричит, как ребенок:

— Это мой крест, благодарю тебя, Господи, это все, что у меня есть, благодарю тебя, Господи…

Другой парень ждет и все повторяет:

— Хрен вам, хрен вам.

Это спасатель из бассейна. И он тихонько плачет.

Я не буду плакать и кричать. Пока Макмерфи здесь — не буду.

Техник просит нас снять обувь, и Макмерфи спрашивает у него, не нужно ли нам еще разодрать на себе штаны и побрить головы. Техник отвечает, что такого удовольствия нам не доставят.

Металлическая дверь смотрит на нас глазами-заклепками.

Дверь открывается и всасывает первого парня внутрь. Спасатель застыл не шевелясь. Из-за черной панели поднимается луч, похожий на неоновый дымок, упирается ему в лоб со следами клемм и тащит его, словно поводок собаку. Луч описывает вокруг него круги — три раза, прежде чем дверь закрывается, его лицо искажено страхом.

— И — раз, — хрипит он. — И два! И три!

Слышу, как они вскрывают ему лоб, словно крышку люка, лязг и рычание заклинивших зубцов.

Дым поднимается из открывшейся двери, выезжает каталка, на ней лежит первый парень, и он отводит от меня взгляд. Это лицо. Каталка возвращается назад и вывозит спасателя. Слышу, как комментаторы произносят его имя.

— Следующая группа, — говорит техник.

Пол холодный, морозный, похрустывающий под ногами. Над головой тонко поют лампы дневного света, длинные, белые ледяные трубки. Чувствуется запах графитной смазки, как в гараже. Слышен запах кислоты и страха. В комнате одно окно, наверху, маленькое, и на улице вижу нахохлившихся воробьев, рассевшихся на проводах, словно коричневые бусины. От холода они попрятали головы в перья. Что-то начинает вдувать ветер в мои пустые кости, все сильнее и сильнее. Воздушная тревога! Воздушная тревога!

— Не ори, Вождь…

Воздушная тревога!

— Успокойся. Я пойду первым. У меня черепушка слишком крепкая, чтобы они ее пробили. А если не смогут справиться со мной, то с тобой — и подавно.

Взбирается на стол без посторонней помощи и раскидывает руки по сторонам, чтобы подогнать себя точно по тени. Выключатель защелкивает зажимы на запястьях и лодыжках, прижимая его к тени. Чья-то рука снимает с него часы — выиграл у Скэнлона, — роняет рядом с приборной панелью, они открываются. Зубцы, колесики и длинная упругая спираль выскакивают и застревают с этой стороны панели.

Он выглядит так, будто ни капли не боится. И улыбается мне.

Ему накладывают графитовую мазь на виски.

— Что это? — спрашивает он.

— Проводник, — говорит техник.

— Помазали меня проводником. А терновый венец мне наденут?

Они стирают лишнее. Он поет, от этого у них руки начинают дрожать.

— Возьми, дружок, репейное масло…

Они надевают ему такие штуки вроде наушников — корона из серебряных шипов поверх графитовой мази у него на висках. Они пытаются заткнуть ему рот куском резиновой кишки, которую он должен закусить.

— …Смешай его с зубной пастой.