Пролетая над гнездом кукушки

Она поняла, что Макмерфи, находясь наверху, где ребята не могли видеть вмятин, которые она на нем оставляла, стал больше, чем был когда-либо, вырос до такой степени, что почти стал легендой. Человека, которого не видят, трудно заставить выглядеть слабым, решила она, и стала строить планы его возвращения в отделение. Она рассчитывала, что ребята своими глазами увидят, что он так же уязвим, как и любой другой мужчина. Да и ему будет трудно продолжать строить из себя героя, сидя целыми днями в дневной комнате в состоянии ступора после шока. Ребята это предчувствовали, они понимали, что, пока он будет находиться в отделении в назидание всем остальным, она станет назначать ему шок всякий раз, как он из него выйдет. Так что и Хардинг, и Скэнлон, и Фредериксон, и я принялись обсуждать, как бы нам убедить Макмерфи в том, что наилучшим решением для него, да и для всех заинтересованных лиц, будет его побег из отделения. И в субботу, когда его перевели обратно в отделение, — он протопал в дневную комнату, словно боксер на ринг, закинув руки за голову, и объявил, что чемпион вернулся, — наш план был готов. Мы собирались дождаться темноты, поджечь матрасы, а когда прибудут пожарные, вытолкать его за дверь. Этот план казался нам настолько удачным, что мы и не думали, что Макмерфи сможет отказаться.

Но мы забыли о том, что это был как раз тот самый день, когда он устраивал свидание, — эта девушка, Кэнди, должна была пробраться в отделение, чтобы увидеться с Билли.

Они привели его в отделение утром, около десяти.

— Веселье по полной программе, ребята! Они проверили мои штепселя, прочистили наконечники, и я засиял, словно искрящий генератор модели «Т». Вы никогда не пользовались такими штуками на Хеллоуин? Бз-а-ам! Довольно забавно, даже приятно.

И он принялся шляться по отделению, такой большой, больше, чем когда-либо, опрокинул под дверью сестринского поста ведро с грязной водой, в которой моют швабры, подложил квадратный кусочек масла на носок белой замшевой туфли мелкого черного парня, так что тот и не заметил, и задыхался от хохота во время обеда, пока масло таяло, окрашивая туфлю в цвет, который Хардинг определил как «самый вызывающий желтый». Он был больше, чем когда-либо, и всякий раз, как принимался подметать щеткой пол поблизости от сестры-практикантки, она вскрикивала, закатывала глаза и, постукивая каблучками, убегала от него по коридору, потирая бок.

Мы рассказали ему о своем плане побега, а он заявил, что торопиться не стоит, и напомнил о свидании Билли.

— Мы ведь не можем разочаровать парнишку Билли, верно, ребята? Только не теперь, когда он готов расстаться с невинностью и разменять ее на наличные. И если мы постараемся, то сегодня ночью устроим хорошенькую маленькую вечеринку. Я бы даже сказал, что это будет моя прощальная вечеринка.

В эти выходные Большая Сестра работала — не желала пропустить его возвращения — и устроила нам собрание, чтобы решить кое-какие вопросы. На собрании она еще раз попыталась выступить со своим предложением применить к Макмерфи более решительные меры, настойчиво убеждая доктора обдумать подобного рода действия, «пока не оказалось слишком поздно, чтобы помочь пациенту». Большая Сестра говорила, а Макмерфи вертелся как юла, моргал, зевал и отпрыгивал с такой яростью, что она, в конце концов, вспыхнула, а когда это случилось, Макмерфи принялся, как припадочный, кивать доктору и остальным пациентам, демонстрируя, что совершенно согласен со всем, что она сказала.

— Вы знаете, возможно, она права, док; посмотрите, сколько пользы принесли мне несколько жалких вольт. Может быть, если мы удвоим напряжение, я смогу принимать восьмой канал, как Мартини. Я уже пытался лежать в кровати и вызывать галлюцинации, но не увидел ничего, только четвертый канал с новостями и погодой.

Большая Сестра прочистила горло, пытаясь снова обрести контроль над собранием:

— Я не говорила, что нам следует обдумать увеличение шока, мистер Макмерфи…

— Мадам?

— Я предлагала подумать над операцией. Очень простой, в самом деле. У нас есть успехи в устранении агрессивных тенденций в конкретных случаях, сопровождавшихся враждебностью…

— Враждебностью? Мадам, я дружелюбен, словно младенец. На протяжении двух последних недель не вытряс душу ни из одного санитара. И теперь уже нет причины делать какое-либо обрезание, разве не так?

Она выставила вперед свою улыбку, умоляя его осознать, сколько в ней искренности и сочувствия:

— Рэндл, речь не идет об обрезании…

— Кроме того, — продолжал он, — не будет никакого проку в том, чтобы их обкорнать; у меня в тумбочке есть запасная пара.

— Запасная… пара?

— Здоровых, словно бейсбольные мячи, док.

— Мистер Макмерфи! — Ее улыбка треснула, словно стекло, когда она поняла, что смеются над ней.

— Но другая пара тоже достаточно велика, чтобы считаться нормальной.