Пролетая над гнездом кукушки

Вижу, как папа вприпрыжку выбегает из засады и замедляет ход, чтобы хорошенько прицелиться в большого оленя-самца, мчащегося меж кедров. И почти сразу пуля вылетает из ствола, вздымая пыль вокруг самца. Я выхожу из укрытия вслед за папой и укладываю оленя со второго выстрела, когда он уже начал подниматься в гору. И улыбаюсь папе.

— Первый раз вижу, чтобы ты промазал, папа.

— Глаза уже не те, парень. Не могут удержать прицел. Мушка у моего ружья дрожала, словно пес, который выковыривает косточку из персика.

— Говорю тебе, папа, это кактусовое питье, которое делает Сид, старит тебя раньше времени.

— Послушай меня, парень, кто пьет это, тот уже постарел раньше времени. Идем и освежуем животное, пока его не облепили мухи.

Это происходит ведь не сейчас. Понимаете? Вы ничего не можете поделать с тем, что случилось в прошлом, — вот так.

Посмотри сюда, что это…

Я слышу, как шепчутся черные ребята.

Этот старый дурак Брум сполз со стула и уснул.

Это так, вождь Брум, это так. Ты спишь и неподвластен их бедам. Да.

Мне больше не холодно. Думаю, я уже почти сделал это. Я ушел туда, где холод не может до меня добраться. Я могу остаться здесь. Я больше не боюсь. Они больше меня не достанут. Только слова долетают, да и они уже едва слышны.

Итак… раз уж Билли решил больше не участвовать в дискуссии, может быть, кто-то еще расскажет о своих трудностях?

— Правду сказать, мадам, тут кое-что произошло…

Это Макмерфи. Он далеко-далеко. Он все еще пытается вытащить ребят из тумана. Почему бы ему не оставить меня в покое?

— …Помните ли вы, что мы голосовали день или два назад насчет времени пользования телевизором? Ну так, сегодня пятница, и я думаю, не набрался ли кто-нибудь храбрости, чтобы еще разок обсудить этот вопрос?

— Мистер Макмерфи, целью этих собраний является терапевтическое воздействие, это — групповая терапия, и я не уверена, что эти незначительные жалобы…

— Да, правильно, мы уже слышали это раньше. Мы с некоторыми ребятами решили…

— Минуточку, мистер Макмерфи, позвольте задать группе вопрос: не ощущает ли кто-либо, что мистер Макмерфи слишком активно навязывает некоторым из вас свои личные желания? Я начинаю думать, что многие будут рады, если его переведут в другое отделение.

Одно мгновение все молчат. Затем кто-то произносит:

— Дайте ему устроить голосование, почему он не может этого сделать? Почему вы хотите отправить его в буйное только за то, что он хочет проголосовать? И почему нельзя смотреть телевизор в другое время?

— Ну что ж, мистер Скэнлон, хочу напомнить, что вы в течение трех дней отказывались принимать пищу, пока мы не позволили вам включать телевизор в шесть вместо шести тридцати.

— Человеку ведь нужно посмотреть новости, разве не так? О боже, они могли разбомбить Вашингтон, а мы бы целую неделю ничего не знали.

— Да? И вы согласны заменить последние новости на бейсбол, где кучка мужчин перебрасываются мячиком?

— Мы не можем позволить себе и то и другое, верно? Нет, полагаю, что не можем. Ну что ж, и черт с ним — не думаю, что они собираются бомбить нас на этой неделе.

— Дайте ему устроить голосование, мисс Рэтчед.

— Очень хорошо. Но я думаю, что это — вполне достаточное свидетельство того, как сильно он расстраивает некоторых из наших пациентов. Что же именно вы предлагаете, мистер Макмерфи?

— Предлагаю снова проголосовать за то, чтобы смотреть телевизор после обеда.

— Вы уверены, что еще одного голосования будет достаточно? У нас есть более важные дела…

— Думаю, что да. Мне просто хочется посмотреть, у кого из этих птичек кишка тонка, а у кого — нет.

— Именно такого рода беседы, доктор Спайвей, заставляют меня задуматься что многим нашим пациентам будет спокойнее, если Макмерфи переведут в другое отделение.

— Позвольте им проголосовать, почему нет?

— Разумеется, мистер Чесвик. Проведем голосование прямо сейчас, перед группой. Как вы полагаете, мистер Макмерфи, будет ли достаточно, если пациенты просто поднимут руки, или вы настаиваете на тайном голосовании?

— Я хочу видеть их руки, а также и тех, кто не поднимет руки.

— Все, кто за то, чтобы изменить время просмотра телевизора на послеобеденное, прошу поднять руки.

Первой поднимается рука самого Макмерфи, я узнаю ее по повязке, которую наложили, когда он порезался, поднимая контрольную панель. А потом я вижу, что и другие руки тоже поднимаются, вынырнув из тумана. Будто большая красная рука Макмерфи ныряет в туман и ловит парней, вытаскивает их за руку, ослепших и моргающих на белый свет. Сначала одного, потом другого, потом третьего. Одного за другим, по линии Острых, выдергивая их из тумана, пока они не встают на ноги — все двадцать. И они поднимаются не только ради того, чтобы смотреть телевизор, но и против Большой Сестры, против ее попыток отправить Макмерфи в буйное отделение, против того, как она с ними говорила и как действовала, против того, как она побеждала и держала их в повиновении долгие годы.