Пролетая над Вселенной

Я вопросительно воззрилась на него.

– Да-да, повезло. Мы сегодня впервые увидели в твоем окружении достойного человека. Здравомыслящего, взрослого, воспитанного, который к тому же необычайно трепетно к тебе относится.

Папа-папа, знал бы ты, насколько трепетно!

– Доктор сумел объяснить нам, как ты была учтива, предложив встретиться всем участникам экспедиции в нашем доме. Жаль, что ты не познакомила нас со своими друзьями заранее, в подобающей обстановке.

Вот спасибо, доХтор!

– Еще он поведал нам, Алечка, – продолжил папа, – что «на картошку» тебе ехать нежелательно по медицинским показаниям…

Каким-каким показаниям? Что за блеф!

– …и посему ты отправишься к нему в клинику в понедельник, он выдаст тебе справку – освобождение от сельскохозяйственных работ.

Я собралась было открыть рот для возражений, но вспомнила, что любимый Мишка продолжает спать в моей постели.

– Да-да, папочка, конечно, как скажешь! Можно я пойду? – пятясь к двери, забормотала я, торопясь спасти Мишку. – Тебе дверь прикрыть?

Но ни Мишки, ни Лапонецкого в моей комнате не оказалось.

– Они ушли, – сказала мама.

– Что, вместе? – ошарашенно спросила я.

– Да, практически обнявшись, – ответила мама. – Аля-Аля, какая ты путаная девочка. Если бы не доктор…

– Все, довольно, – взвизгнула я, – довольно с меня на сегодня этого доХтора! – И, хлопнув дверью, заперлась в своей комнате. Завтра я со всем этим разберусь, обязательно разберусь. Я так мало уделила внимания Мишке, что, наверное, он с горя взял и напился, бедный мой, смешной мой, любимый человек!

Но судьба в лице возлюбленного внезапно повернулась ко мне спиной. Мишка скрывался от меня весь следующий день и, когда я от совершенного непонимания заявилась к нему сама, то даже не пригласил войти в квартиру. Мы спустились в скверик перед домом, где он, бледный и взъерошенный, сказал, что жестоко обманулся во мне, что у нас с ним абсолютно разные жизненные ценности и потому абсолютно разные пути. Он не тот, кто мне нужен. И я совсем не та.

Как он измыслил подобное? Когда успел во мне разочароваться? О чем они беседовали с Лапонецким? Что могло настолько стремительно изменить его сознание? Совсем недавно мы были так близки и так счастливы! Строили планы, купались в любви. Он называл меня своим Аленьким цветочком.

А теперь на все мои вопросы упрямо твердил в ответ: сильнее всего жалеет, что встретил меня на своей скромной жизненной аллее.

С трудом помню, как добралась до дома. Как разделась, как легла. В сомнамбулическом трансе провалялась незнамо сколько. Может быть, два часа, может быть, четыре, может, целый день. Мир рухнул.

– Алечка, ты ужинать будешь? – спросила мама, вернувшись домой после прогулки с папой в парке. У того от сидячей работы обнаружили специфическое мужское заболевание, и врач прописал ему ежевечерний променад.

– Не буду, мама, – просипела я, – ничего не хочу.

Мама взволнованно потрогала мой лоб.

– Ты не заболела?

– Заболела, мама…

В подтверждение я протянула ей листок, исписанный под диктовку израненного сердца:

У грусти нет конца, но есть начало,
Я поняла, что он ушел, я закричала,
Но это был не крик, а только стон,
Почти неслышный стон – кошмарный сон.

В который раз мне снится это море,

И мы вдвоем, и мы не знаем горя,
Мы оба молоды, красивы и беспечны,
Нам кажется, что юность бесконечна.

Но и у моря есть свои пределы.

Пределов нет у грусти – вот в чем дело!

И он ушел.

И тихий стон раздался,
Как будто крохотный оркестр
Во мне сломался.

Что ж, пусть уходит,

Пусть уходит, пусть!
Проснусь я, и исчезнет море,
Пусть!
И молодость исчезнет наша,
Пусть!
Прощайте все. Привет тебе, о, Грусть!

– Алечка, ты хочешь сказать, что сочинила это стихотворение? – удивленно переспросила мама.

– Конечно.

– Когда же? Сегодня?

– Да, сегодня.

– Но ты не смогла бы придумать такое, Аля!

– Мама еще раз пробежала стих глазами.

– Почему?

– Ну не знаю. Уж очень глубокие переживания женщины… я бы сказала, зрелой женщины. Ты слишком юна для них. – Мама снисходительно гладила меня по голове.

– Это значит, тебе не понравилось, мама? – дрожащим от обиды голосом спросила я.

– Конечно, мне понравились стихи, но, сознайся, мартышка, у кого ты их списала?

– У Франсуазы Саган, – буркнула я и отвернулась к стене.