Пролетарское воображение. Личность, модерность, сакральное в России, 1910–1925

Солнце и другие космические объекты (луна, звезды, Вселенная), а порой земные природные явления (извержение вулкана) также регулярно фигурировали в этом контексте. П. Орешин воображал, как он срастается с «месяцем синим» и вместе с ним совершает полет над «плачущей землей», благодаря чему обретает всемогущество: «владею Вселенной» [Орешин 1918f: 3]. Подобная космическая образность, которая получила широкое распространение в произведениях авторов-рабочих в первые послереволюционные годы, регулярно подвергалась критике. Нарком просвещения Луначарский отмечал чрезмерное увлечение советской литературы «астрономическими гиперболами»[488], а другие критики высмеивали подобные метафоры как проявление неуместного «космизма» и псевдопролетарского «пантеизма». Почти все рабочие писатели хотя бы иногда впадали в эту риторику – при этом их особенно привлекало солнце. Они писали о свободном полете к солнцу, о вознесении молитв «солнцу новых владык», о рождении «солнца вселенской любви», о «Солнце Вечного Дня»[489]. Они наделяли мощью солнца пролетариат, который носит «Солнце Жизни Новой» под «темной блузой» или несет в «светлоструйном шуме» «солнце на фронт Труда»[490]. Кроме того, солнце могло трактоваться в контексте милленаристского спасения как провозвестник «зорь вселенских»: «солнце златою печатью стражей стоит у ворот», или как ласковая Мать: «в крови рожденную любовь, / и всходы жизни обновленной, / <…> осветит Солнце-мать влюбленно», или как атрибут мессии, который подарит миру «новое солнце»[491].

В этих произведениях очень сильно ощущается дух мифа. Платонов прямо писал о необходимости мобилизовать силу мифологического воображения во имя революции, чтобы построить «Солнечный храм человечества» в сердце коммунистического Эдема, вдохновляясь «великими мифами». У Платонова, как у многих рабочих писателей, солнце занимало центральное место в мифологии могущества. Творческие люди, подобные самому Платонову, могут воспарять «до зенита, до самого солнца свободы и познания». А в революционном народе горит та же сила, что и в солнце: «та же в нас сила, что солнце зажгла», при этом «ближе светит солнце, везде, везде – наш дом, / и ты мне друг и брат, она сестра – сестра». Пролетарии не только переделают мир, но и дадут ему новое солнце: «Мы усталое солнце потушим, / свет иной во вселенной зажжём, / людям дадим мы железные души, / планеты с пути сметём огнём» [Платонов 1919с: 26; Платонов 1921с; Платонов 1922а: 5–6]. Автор-рабочий из провинции, очевидно под влиянием пьесы Горького «Дети солнца» (1905 год), заявлял: «Мы все теперь Дети Солнца», «хозяева Земли и Вселенной», способные летать по воздуху, как птицы, и плавать по морю, как рыбы [Иванов 1920: 16]. Дмитрий Одинцов пошел еще дальше и вспомнил древний славянский культ солнца, призывая рабочих вновь разжечь языческие «огни Дажь-бога», бога солнца [Одинцов 1917: 78–79]. Даже обычно сдержанный и реалистично мыслящий лидер Пролеткульта В. Плетнев написал пространный гимн солнцу, природе, мудрости и вечной любви, который завершался так:

Люди…
О, если бы поняли вы, что мир беспощадный, суровый, так полон любви.
Вы стали бы великою, творческой силой.
Вы стали бы мудры и чисты, как жизнь.
Вы стали бы ясны, как детские глазки,
Вы стали бы солнцем.
Вы стали бы сами любовью бескрайней, как море.

[Плетнев 1920а: 12].