Пролитая вода

– Долго ждать придется. К тому времени все там будем. На одной скамье.

Тенишев видел, как всем хочется поговорить в таком отвлеченно-шутливом тоне, и чтобы он, подошедший к ним, оставался при этом чуточку лишним. Формула небольшого коллектива – несколько человек плюс один. Любая группа людей, начиная с трех человек, живет, подчиняясь этому нехитрому закону. В треугольнике любые две вершины, переглядываясь, уже собираются посплетничать о третьей. Несколько человек всегда готовы вытолкнуть из себя одного, чтобы можно было вытянуть руку и показать на него пальцем. И сегодня этот человек – Тенишев.

«Вот я и определил свое сегодняшнее место», – усмехнулся он про себя.

Никто не спешил в аудиторию. Подошла староста – действительно самая старшая из всех, Арина Родионовна, как все ее называли.

– Сегодня нас попросили провести совместный семинар со студентами института. Тебе, Тенишев, придется прочесть какие-нибудь рассказы. И кто-то из студентов будет читать. А потом все вместе обсудим.

– А чей семинар ожидаем в гости?

– Пшеничного.

– А зачем это понадобилось?

– Обмен опытом. Вы что, нигде не работали? Обслуживали один станок, сейчас обслужите два.

Староста пошла по дорожке, за ней, посмеиваясь, потянулись остальные.

В аудитории уже сидели, заняв один ряд, студенты. Слушатели курсов были вынуждены занимать другой ряд.

«Диспут, что ли, намечается?» – подумал Тенишев.

Действительно, студенты поглядывали остренько, будто заранее готовились нападать и защищаться.

Тенишеву и раньше приходилось читать прилюдно свои рассказы, он всегда при этом волновался. Обычное волнение, которое после первых минут, наоборот, помогало: оно возвращало Тенишева в свой замкнутый мир, в котором он слышал собственный подрагивающий голос. Он слушал его, и смысл произносимых слов при этом исчезал – лишь по звуку и ритму Тенишев различал хорошие и плохие места. Как ни странно, читая вслух, Тенишев успевал думать о другом. Это были короткие, вспыхивающие мысли – например, о том, что все люди различаются по своему отношению к единице времени. Кто-то делит время на недели – это работающие от выходных до выходных. Больные пережидают очередную ночь, чтобы дождаться следующего дня, облегчающего страдания. Для Тенишева единицей времени сейчас была строчка или фраза, похожая на вздох, – единица придыхания, – успевал он подумать, продолжая чтение. Он вспоминал забытые лица, виденные когда-то пейзажи, сны – каждая произносимая фраза выхватывала из темноты памяти отдельное пятно, и к концу чтения становилось светло. И вместо волнения оставалась легкая слабость, какая бывает под утро от бессонницы.

Все расселись, вошли руководители семинаров Пшеничный и Панин, который чуть заметно улыбнулся Тенишеву. Панин еще раньше, с самого начала их занятий, предупредил о многих условностях, ожидающих слушателей на семинарах. «Не хотите говорить, а надо. Хорошая школа. Учитесь заполнять собственную пустоту: вы думаете, что думаете, а на самом деле отдыхаете, молчите, спите. Начинайте говорить глупости, смейтесь над собой и говорите. Все настоящее прорвется. Молчать можно было и там, где вы жили до этих курсов, не так ли?» – просто, с тренерской грубоватостью говорил Панин. Словно объяснял условия игры, в которую им предстояло играть. И Тенишев уже не задавал себе глупых вопросов о том, есть ли смысл в их семинарах.

Но сегодня тех людей, к которым он уже привык, как будто не было. Они растворились внутри еще большего количества людей, и общее лицо этого нового коллектива стало неузнаваемым. Рассказ, который собирался читать Тенишев, был небольшим, в несколько страниц, – о жаре, измучившей человека. Этот человек постепенно начинает ощущать странное наслаждение, наблюдая за общим состоянием засухи и измождения, которое охватило природу и людей.

Тенишев не слышал своего голоса, а словно читал не вслух, удивляясь прыгающему смыслу отдельных слов; чужим, чужим казался рассказ. Название – и комментарий, понятие – и объяснение. Так по-новому увидел рассказ Тенишев.

– Еще? – он оглянулся на Панина.

– Как в карты играешь. По-моему, очко. А то будет перебор.

Панин шуткой попытался погасить видимое волнение Тенишева. И Тенишев почувствовал поддержку. «Ну что поделаешь – так надо. И сидеть здесь, и читать, и злиться приходится, но не в этом же дело», – словно услышал Тенишев.

Потом студентка читала рассказ о поездке маленькой девочки к бабушке в деревню. Кто-то зевнул демонстративно, кто-то, наоборот, шепнул в одном месте «хорошо», а Тенишев, словно возвращая то ощущение, которое куда-то пропало при чтении своего рассказа, слушал чужой голос, заменяя его своим, переиначивая его. Он видел летящие провода из окна электрички, плюшевого мишку, которого ребенок не хочет запрятать в сумку, чувствовал детскую тревогу от дороги, которая вдруг прорвалась в одну сторону, без возврата.

Когда при обсуждении подошла его очередь, Тенишев пересказал эти впечатления, сравнил девочку с Егорушкой из чеховской «Степи» и встретил удивленный взгляд Панина. Казалось, тот спрашивал: «Неужели это так? Ну уж, занесло тебя!»