Промедление смерти подобно

— Первое — это газетчик, — ответил он. — Надо сделать все, чтобы его статья ни в коем случае не была опубликована.

— Как это сделать? Такой сенсационный материал он из зубов не выпустит. Учтите, Сабина Мэннинг — личность весьма известная.

— Сначала давайте посмотрим, что творится в конторе, кто в ней сейчас находится. Короче, оценим ситуацию на месте.

Мартина прежде посещала контору, и не один раз. Здание представляло собой большой двухэтажный особняк, расположенный в шестнадцатом arrondissement27, вблизи от авеню Виктора Гюго. На первом этаже располагались апартаменты Сабины Мэннинг: ее рабочий кабинет, спальня с ванной комнатой, гостиная, столовая и кухня. Офис Дадли и комнаты, в которых работали Санборн и Кендал Флэнаган, находились на втором этаже. Там же, в дальней комнате, окна которой выходили во двор, томился в заточении репортер.

Обслуга дома состояла из горничной и повара, нанятых самим Дадли. Секретарша мисс Мэннинг уволилась незадолго до исчезновения писательницы, а на ее место Дадли пока никого не взял. Гасконец-повар не понимал ни слова по-английски. Горничная-парижанка, мадам Буффе, знала несколько английских слов.

Колби понимающе кивнул, глаза его сделались задумчивыми.

— Ясно. Может быть, нам удастся что-нибудь сделать. Если повезет, конечно.

— А именно?

— Если все пойдет как по маслу, — ответил он и посвятил Мартину в свой план.

Та слушала его со все возрастающим интересом, который перешел в ликование, что было видно по ее глазам.

— Что ж, должно получиться весьма забавно, — заметила Мартина, затем ее лицо вновь стало серьезным. — А как быть со второй проблемой?

— Тут будет не так весело, возможны жертвы, — ответил Колби. — Многое зависит от действий, которые они предпримут, когда обнаружат, что похитили не того человека.

Колби расплачивался с таксистом, когда объявили их рейс. Они кинулись в здание аэропорта, чтобы успеть выкупить билеты, пройти регистрацию и паспортный контроль и в последнюю минуту поднялись на борт самолета. Когда они уже были в воздухе, Лоуренс, затянувшись сигаретой, обратился к Мартине.

— Вы живете в Женеве? — спросил он.

— Нет. В Париже. У меня там квартира неподалеку от площади Этуаль.

— Тогда мы соседи. Я живу на авеню Клебер. Как долго вы живете в Париже?

— Я там родилась, — ответила она. — Важно, не как долго, а как часто я в нем бываю.

— И как же часто?

— Отец мой был американцем, а мать — француженкой. Жизнь моя протекала, как у перелетной птицы. Ни у отца на родине, ни у матери во Франции я не чувствовала себя своей. Стала жертвой двустороннего шовинизма.

— Почему? Расскажите мне.

Она поведала историю ее семьи. Отец, сын американского предпринимателя со Среднего Запада, в 34-м году, сразу же по окончании колледжа, приехал на год во Францию учиться живописи. Выдающимся художником он не стал, но так полюбил Париж, что отказался возвращаться домой. К счастью, от деда по материнской линии ему досталось кое-какое наследство, и он преспокойно смог остаться, во Франции. Женился на французской актрисе, родом из Бордо, игравшей в театре второстепенные роли, и в 36-м у них появилась Мартина. После вторжения в страну немцев он отправил жену и дочь в Соединенные Штаты, а сам влился в ряды Сопротивления. Когда война закончилась, семья воссоединилась, и они стали жить в Париже. Только теперь этот американец стал большим французом, чем ими были сами французы, а француженка-мать, в свою очередь, вдосталь вкусив американского яблочного пирога, никак не могла приспособиться к жизни в послевоенной Франции. Боже, ей требовалась помощь!

Отец с матерью были людьми буйного темперамента — два вулкана, да и только. Они постоянно скандалили, то расходились, то снова сходились. Расставания их никогда не были долгими: мать не могла отказаться от безмятежной жизни домашней кошки из парижского предместья. Отец же, невзирая на то, какую огромную пользу он смог бы в случае возвращения принести своей собственной родине, был охвачен безумной идеей вернуть Францию в la belle epoqne28. Он считал, что спас эту страну от нацистов, и теперь его долг — спасти ее от французов.

Мартине приходилось метаться на волнах бурных событий, происходивших в семье, между Соединенными Штатами и Францией. То она посещала школу в Париже, то в Сент-Луисе, то снова в Париже, то в Фениксе, то опять возвращалась в Париж, после чего ее везли в Палм-Бич. Позже, став старше, во время очередных семейных разладов училась сначала в швейцарской, а затем в английской школе. В результате у нее выработался потрясающий инстинкт самосохранения, и она скоро поняла, что может с легкостью грека или польского еврея адаптироваться в любой среде людей, говорящих на чужом для нее языке и исповедующих незнакомую ей культуру. В любой стране через каких-нибудь несколько недель она становилась своей.