Промельк Беллы. Фрагменты книги (часть 3)

После его визита в мастерскую мы договорились увидеться в Переделкине, куда мы с Беллой собирались поехать. И отправились в гости к Александру Петровичу, предварительно созвонившись. Комната Межирова находилась в двухэтажном деревянном бараке, который стоял на хозяйственном дворе, позади пятиэтажного корпуса для обслуживающего персонала Дома творчества. Комнаты в этом бараке предоставлялись Литфондом писателям, которым не хватило отдельных дач.

Мы стучим в дверь Межирова. Никакой реакции. Стучим снова. Опять без ответа. Но за дверью слышится какая-то возня, свидетельствующая о том, что внутри кто-то есть… Мы выжидаем, снова стучим, и наконец дверь открывается и появляется Межиров. На наш вопрос, почему он не открыл дверь сразу, Александр Петрович с подкупающей откровенностью ответил:

— Дело в том, что как раз в момент, когда вы постучали, я открывал банку очень вкусных “бычков в томатном соусе” и не мог оторваться, пока не съел их все!

Мы порадовались его успеху, достали припасенную бутылку водки и распили ее под другие, уже менее вкусные консервы.

Белла тоже об этом рассказывала:

Я вспоминаю смешные моменты, как Межиров вначале в мастерскую приходил. Был безумно смешной случай, когда мы здесь жили, а в Переделкино наезжали временами и пришли в гости к Межирову, стали стучаться, а он не открывал, ел рыбные консервы, не мог остановиться.

* * *

Когда так стремительно и неожиданно началась наша с Беллой совместная жизнь, мне захотелось рассказать ей о том, что я любил прежде, когда мы еще не знали друг друга.

Поскольку мы уже перешли рубеж Нового года и впереди была летняя греза, я вспомнил о Тарусе. Этот маленький заброшенный Богом городок находится на левом берегу Оки, в полутора километрах по воде от Поленова, стоящего на правом берегу, и составляет с ним как бы единое пространство. И так сложилось мое детство, что перед войной мы с мамой, бабушкой и Аликом Плисецким жили как раз в Тарусе, снимая там дом, и я вправе называть эти места родными. Обаяние этого места во все времена действовало на меня одинаково. В разные годы мне доводилось жить и в окрестностях Тарусы и Поленова, много лет я прожил в деревне Бёхово.

Мне захотелось привезти Беллу туда и показать ей эти места. Я был близко знаком с директором дома-музея Федором Поленовым, и мы поехали к нему. Мы бродили по окрестностям, заходили в деревню Бёхово, поднимались там на колокольню церкви, сооруженной по чертежам самого Василия Дмитриевича Поленова, и смотрели оттуда на фантастической красоты панораму излучины Оки и мерцающей вдали Тарусы. Я думаю, что красота этих мест запала в душу Беллы:

Но если у чужого моря
нам не встречать чужой весны,
когда наступит осень, Боря,
ты в Бёхово меня возьми.

Искать пристанища иного —
какая бедная тщета.
Весь мир — не больше слова
и не просторнее холста.

Белла тоже дарила мне своих знакомых, и они становились нашими общими друзьями. Вслед за Сашей Межировым таким человеком оказался Юрий Васильев. Его дом был первым, куда мы пришли в гости вместе с Беллой. Юра близко дружил и с Булатом Окуджавой. У Булата даже есть четверостишие, возникшее в это время, где упомянуты Юра и я. Булат надписал эти строчки на своей пластинке, которую он мне подарил:

Все поразъехались давным-давно.
Даже у Эрнста в окне темно.
Только Юра Васильев и Боря Мессерер —
вот кто остался еще в СССР.

Юра Васильев был весьма оригинальным человеком, имевшим разносторонние интересы. Он был, по существу, одним из первых художников-абстракционистов послевоенной молодой поросли. Потом он занялся скульптурой и весьма преуспел в этом. Кроме того, он работал в театре и сделал три спектакля у Любимова. В кабинете Юрия Петровича висела литография Васильева с изображением Пушкина.

Юра жил на Лесной улице, в квартире он устроил мастерскую. Помещение напоминало причудливую пещеру, где от пола к потолку росли сталагмиты из круглящихся фрагментов скульптур, сделанных из мрамора, ассоциирующихся с женскими формами в абсурдном сочетании. Сверху, с потолка, наподобие сталактитов, свисали сотни слепков кистей человеческих рук, создавая страннейший фантастический образ застывшего рукоплескания. Дело в том, что Юра делал много посмертных масок и слепков рук покойных. Сравнение с пещерой усиливалось тем, что небольшая мастерская была завалена мотками проволоки, старыми рамами и другими предметами, в числе которых был огромный агрегат, служивший гудком паровоза.