Промельк Беллы

Рядом трудились мои друзья-архитекторы: Женя Монин, Маша Чегодаева, Игорь Лагутенко. Занятость на фестивале освободила меня от неизбежного в те годы так называемого распределения молодых специалистов. И после фестиваля я оказался на распутье. Следовать архитектурному пути я себе воспретил. Оставалось искать работу художника. Это был критический для меня момент. Профессиональный опыт еще не накопился, а заниматься чистым искусством в те годы – на что жить?

Мы с моими друзьями решили не расставаться и пойти все вместе в художники-исполнители на работу по оформлению Всемирной выставки ЭКСПО-58 в Брюсселе. Эти работы велись на теннисных кортах спортивного общества “Шахтер”, расположенных в Сокольниках.

Нашими руками должны были проводиться в жизнь проекты дизайнерских решений, сделанных опытными художниками, которые занимались выставочным дизайном, много лет работавшими в этой сфере. Нам же предстояло, лежа на полу на крафт-бумаге, дотошно переносить в масштабе рисунок будущего оформления залов выставки. Рядом со мной ползал по бумаге Женя Монин – в будущем изумительный книжный художник, в дальнейшем много выставлявшийся как график. Сквозь угольную пыль с трудом можно было узнать Игоря Пяткина. В черной, совсем без белых просветов фигуре угадывался Владимир Шаронов. Работа была и трудной, и грязной, и совсем плохо оплачиваемой.

А так как дело происходило на теннисных кортах общества “Шахтер”, мы, видимо, и были похожи на шахтеров в забое – все в угольной пыли! И вот вообразите корты, сплошь заваленные коричневой крафт-бумагой с нашими шаблонами, и тут входят трое высоких, плотного сложения мужчин с красивыми, освещенными улыбкой лицами. Они неторопливо перебрасывались шутками, видя эту картину.

Это были хорошо знакомые мне известные художники Андрей Гончаров, Виктор Эльконин и Андрей Васнецов. В моем представлении – боги-олимпийцы, спустившиеся на землю.

Лучше всех из них я знал Гончарова, которому я показывал свои работы раньше, когда он жил в соседнем со мной доме на улице Немировича-Данченко. Андрей Дмитриевич их очень хвалил и прочил мне, как художнику, прекрасное будущее. И теперь он был изумлен моим видом и стал внимательно расспрашивать, что я здесь делаю. Затем они втроем прошли в отсек, огороженный легкими стенками, и занялись там обсуждением каких-то проблем с руководителями выставки. В дирекции стоял большой макет будущей экспозиции, в торце которого находился эскиз панно “Москва”, ими же и выполненный. Панно должно было передавать образ Москвы и Кремля со Спасской башней на первом плане, храмом Василия Блаженного на втором и новостройками вокруг извива Москвы-реки на заднем плане. Небо над Москвой и река были золотого цвета, а само по себе панно носило достаточно условный характер.

Когда на следующий день меня, затерянного на полу, позвали в дирекцию к телефону, я не понял, что это значит и кто мог здесь меня найти. Я вошел к секретаршам в измазанной углем рубашке, взял телефонную трубку и услышал голос Андрея Васнецова:

– Борис, мы с Андреем Дмитриевичем и Виктором Борисовичем хотим тебя пригласить делать вместе с нами панно “Москва”. Нам нужен архитектор-художник, который мог бы помочь в работе над сложными деталями Спасской башни и Василия Блаженного и в прорисовке современной архитектуры города. Плата – 10 тысяч в месяц! Ты согласен?

Я впервые в жизни почувствовал, что ноги стали ватными, и только пролепетал:

– Согласен!

– Тогда приезжай завтра в павильон “Сибирь” на ВДНХ к десяти часам утра. Привет и до свиданья!

В назначенное время я был в условленном месте. Павильон “Сибирь” стоял рядом с Главным павильоном и фасадом выходил на центральную площадь с замерзшим фонтаном, состоявшим из шестнадцати позолоченных женских фигур, символизирующих шестнадцать союзных республик. Скульптуры сияли на солнце и создавали удивительный контраст с белыми сугробами.

Я вошел в павильон и увидел, как Виктор Борисович и Андрей Васнецов переносили рисунок с эскиза на щиты, из которых состояло панно, но делали это, держа уголь в расщепленном конце патрона, привязанном к палочке-указке.

Вместе со мной в это же время в павильоне появился художник Иван Бруни, ставший впоследствии моим другом. Он носил громкую фамилию и был сыном известного художника Льва Бруни – живописца круга “Бубнового валета”, а своим прадедом числил великого художника Федора Бруни – автора знаменитой огромной картины “Медный змий”, украшающей коллекцию “Русского музея”. Иван прошел войну и был одного возраста с Андреем Васнецовым, старше меня лет на десять. Ивана тоже пригласили для работы над панно. Мы начали вместе перекладывать большие щиты, размером два на два метра. Каждый щит представлял собой подрамник на деревянном каркасе, обшитый фанерой, а сверху затянутый грунтованным холстом. Панно мы писали темперными красками, которые лежали рядом в картонных коробках или в ведрах, залитые водой, чтобы темпера не сохла.

Поблизости стоял эскиз панно. Он был нарисован на бумаге, натянутой на подрамник, и разбит на клеточки.