Прометей, или Жизнь Бальзака

Черт побери! Я начинаю думать, дружище, что в наше время занятие литературой походит на ремесло уличной девки, которая отдается за сто су. В сущности, оно ничего не дает, и меня теперь так и подмывает бродить, искать, превращать все в драму, рисковать жизнью, ибо что такое еще несколько жалких лет!.. О, когда чудесной ночью видишь над головою это прекрасное беспредельное небо, тебя охватывает желание расстегнуть панталоны и помочиться на все царства земные. С тех пор как я вижу здесь подлинное великолепие - скажем, чудесный и вкусный плод, златокрылое насекомое, - я проникаюсь философским взглядом на мир; наступив на муравейник, я говорю, как бессмертный Бонапарт: "Муравьи ли, люди ли!.. Что все это значит по сравнению с Сатурном, или Венерой, или Полярной звездой?"

Стоит ли удивляться, что эта космическая философия порождает легкомысленные творения? Зачем давать себе труд быть серьезным, если пишешь для муравейника? Он работал в это время над "Трактатом об изящной жизни" - ироническим произведением в духе "Физиологии брака". То была похвала праздности, Брюммелю, фатовству, постоянной заботе о своем платье. "Достойно ли меня такое занятие?" - спросил он у госпожи де Берни. Она не была в этом уверена. Но Бальзак уже не прислушивался к критике. "Та-та-та!" - говорил он в ответ. Уезжая в Париж, Dilecta захватила с собой начало рукописи. Бальзак был один в Гренадьере, когда разразилась Июльская революция 1830 года. Еще раньше, в мае, он узнал о смерти своего товарища Огюста Сотле. А ведь бедный малый, казалось, преуспевал! Адвокат, издатель, он незадолго перед тем основал вместе с Жирарденом и Бальзаком еженедельник "Фельетон политических газет", где давался обзор книг. По словам Стендаля, Сотле покончил с собой из-за женщины. Арман Каррель посвятил его кончине возвышенную и мрачную статью, сдержанно, без пошлых фраз он писал об ушедшем друге, молодом, рано полысевшем, с милым, всегда улыбавшимся лицом. Бальзаку было жаль "этого слабого, но чудесного юношу". Однако вскоре события Июльской революции заслонили воспоминания о Сотле.

"Уступки погубили Людовика XVI, - заявил как-то Карл X, - у меня один выбор: сесть в седло или в тележку, в которой везут на гильотину". Он не сделал ни того, ни другого. В результате "Трех славных дней" (28, 29 и 30 июля 1830 года) Карл X был изгнан. Народ хотел республики; но Лафайет вложил трехцветное знамя в руки Луи-Филиппа, герцога Орлеанского, и добился, что того провозгласили королем Франции. Страна была разделена на враждующие лагери и продолжала бурлить. Бальзак в своем мирном уединении, в Гренадьере, очень мало интересовался происходящими событиями. Он заканчивал "Трактат об изящной жизни", сочинял "Физиологию гурманства", делал первые наброски к "Озорным рассказам", написанным в манере Рабле "чудесным языком XVI века - щедрым, ярким и сочным". Госпожа де Берни писала ему из Парижа, но в этих посланиях она говорила не о "Трех славных днях", а о своей все возраставшей любви, о "любовном безумии, божественном восторге".

"О нежная, сладостная надежда! Снизойди на мою душу, и я стану тебя лелеять! Пошли мне моего милого, моего обожаемого властелина, возвести мне его появление. Если хочешь, я воскурю фимиам на твоих алтарях и не стану одолевать тебя множеством нескромных просьб, позволю себе лишь одну мольбу и умолкну: мне нужен он, и только он. А там ты можешь рассыпать другим свои благодеяния, хоть полными пригоршнями; я ни о чем больше не попрошу ни тебя, ни великую вершительницу наших упований - судьбу.

Мой милый, само солнце как будто сговорилось с моей душою; нынче оно дарует свежесть всей природе, подобно тому как наша любовь дарует свежесть моему существу; неведомая сила приподнимает меня над землей, как будто горние пределы ожидают меня. Быть может, я слышу приближение своего ангела".

После подобной рапсодии ему оставалось только по привычке сказать "та-та-та!", однако столь сильная страсть трогала Бальзака, и, хотя у него теперь были и другие возлюбленные, Dilecta с полным правом могла говорить о его "драгоценном и неизменном постоянстве".

Он твердо решил возвратиться в Париж с охапкой рукописей под мышкой; писателя не слишком занимало, что былые его учителя - Вильмен, Гизо, Кузен - пришли к власти. При всякой перемене режима люди начинают охотиться за должностями. Приятели Бальзака получили различные посты: Жирардена назначили инспектором музеев и художественных выставок, Стендаль стал консулом в Триесте, Дюма - хранителем библиотеки, Филарет Шаль - атташе французского посольства в Лондоне. Бальзак для себя ничего не просил и даже осуждал их. Его политическое честолюбие шло дальше. Одна мысль сделаться правительственным чиновником приводила его в ужас. "Бальзак раскроет свою тайну лишь в тот день, когда станет министром, - писал позднее Арсен Уссэ. - Его спросили, когда это произойдет. Он ответил: "В тот день, когда Франция вспомнит о Ришелье".