ProМетро

– вдруг сказал чей-то голос откуда-то сверху. Я чуть язык не прикусил, до того это было неожиданно.

Тут поезд тихо зашипел и так же тихо начал отъезжать. Тройка сразу оживилась, затараторила быстро и гладко, как по бумажке:

– Слушай, Павел! Мы все: Олег, Володька, я и остальные наши товарищи – ты не думай, нас здесь много! – решили, что нам необходимо вновь сплотить ряды, чтобы выбраться наконец из этих мрачных подземелий и…

Тройка шла рядом, стараясь не отставать. Пока это было легко, но поезд постепенно набирал ход.

– … и вернуться в подполье! Тут они заговорили все трое.

– Мы нужны там, наверху, – сказал Володька. Он тоже шел рядом с поездом. – Мы создадим новую подпольную организацию, в этом нам поможет большой опыт подпольной деятельности нашего старшего товарища Олега.

– Т-только прежних ошибок мы п-постараемся не-е-с – допускать.

– Усилим конспирацию!

– Надо делиться не на п-пятерки, а на тройки, та-а-ак, без-з-з…

– … опаснее!

– Мы поведем за собой нашу новую молодежь…

– расскажем ей об истинных ценностях, вернем идеалы…

– освободим от пороков фальшивой демократии…

– от всех этих реп-п-пов, рейвов, и э-э-э…

– экстази!..

– Над страной еще взреет… будет реять алое знамя!

– Но для этого нам нужен ты!

– Это еще зачем? – спрашиваю.

Поезд уже наполовину скрылся в тоннеле.

– Ну как же ты не понимаешь?..

– Ты же всегда был первым. Тебе поверят, за тобой пойдут…

– Паша! Пашенька!

Зойка опять попыталась протянуть мне руку и опять уперлась ладошкой во что-то невидимое. Ладошка расплющилась, как о стекло, побелела, в самом ее низу, там где заканчивается такая плавная и глубокая… ну вроде как морщинка, я увидел знакомую картинку – большая буква «Г», к перекладине которой привязан за шею смешной человечек. Совсем детская картинка.

И тут на меня нахлынуло…

Ведь это же была наша с ней любимая игра! Мы научились играть в нее, подглядывая, как это делают второклашки из сто-хрен-помнит-какой школы. В этой игре кому-то одному нужно было загадывать какое-нибудь слово, а кому-то другому – называть букву за буквой, пытаясь его отгадать. И если этот второй называл букву, которой в слове не было, загадывающий рисовал для него «виселицу». Сначала большую палочку вверх, потом палочку поменьше вбок, потом некоторые слишком добрые отдельно рисовали еще гвоздик, но я, к примеру, сразу же рисовал веревку с петлей. А потом в петлю врисовывался человечек.

Один раз, когда в школе закончилась перемена, все ребятишки убежали в класс, и кто-то забыл на подоконнике ручку с чернилами. С тех пор мы с моей Зимой-Зоей сами могли играть в эту игру. Она, конечно, почти все время выигрывала, да и куда мне до нее: как загнет словечко типа… «осавиахим», я специально запомнил!., разве ж такое разгадаешь? Вот, а бумажки никакой у нас не было. Приходилось и слова, и картинки рисовать прямо на ладошках…

В общем, вспомнил я все это, и стало мне от этого так тоскливо… как будто все уже… и больше никогда-никогда… Короче, я чуть было не плюнул на все и не вышел из вагона.

Но как только увидел, с какой неприкрытой радостью эти мои бывшие товарищи руки ко мне протянули – Олег аж разулыбался весь, Володьке левым глазом подмигнул и прошептал одними губами что-то вроде «он наш», – так меня и отпустило. Не вышел я, только еще сильнее за железную трубку схватился.

– Не-а, – говорю. – Не по пути мне с вами. Сами со ыюими делами разбирайтесь. Без меня.

Ох, как они огорчились!

Олег, тот прямо взвыл от досады! Лицо у него сразу злое стало, страшное.

– Да что мы с ним р-разговариваем? – закричал он своим. – Он же всегда был п-п-п-предателем! Ему же на всех нас глубоко нас-с-с-с-с…

Володька, тот просто остановился и на пол сел, к колонне привалившись. Даже глаза закрыл, будто из последних сил выбился. А Зойка все за поездом бежала, хоть уже и скорость была нешуточная, и платформа того и гляди закончится. Только слезинки со щек стирает и шепчет постоянно: «Павлик, Пашенька, Павлушка…»

А потом, видно, поняла, что все, конец, все равно я сейчас уеду, и просто сама не своя сделалась. Завыла по-волчьи, в лице переменилась и закричала дурным голосом:

– Ну тогда прощай, Пашенька! Навсегда прощай, как и я тебе прощаю! Финита, бля, комедия!

Пальцами неумелыми Зинкин трофейный ревОльвер из кобуры вытащила, дуло дрожащее на меня навела, я даже пошевелиться не успел. Да и растерялся очень. Нет чтобы отклониться или на пол броситься, куда там! Застыл на месте, как вкопанный, только зажмуриться успел, когда она на крючок ревОльверный нажимать начала. И хоть руки у нее ходуном ходили, все равно; с двух шагов захочешь – не промахнешься.

«Ну все, – успел подумать я. – Откочевряжился, так твою растак!»

Ненавижу, когда меня так вот, в упор, расстреливают!

Со стороны открытых дверей раздалось громкое «пах! пах!», а потом, чуть погодя, еще раз «пах!».

И все.

И тихо стало.

Только слышно, как поезд по рельсам колесами стучит.

Я высунулся в раскрытую дверь, посмотрел назад, в сторону станции, и увидел, как Зойка моя на гладком полу калачиком свернулась. И ревОльвер рядом с ней валяется.