ProМетро

Пищалка довела Глагла до самой Сев Трибуны. Там, под сломанной скамейкой нашлось небольшое гнездо из гнилых тряпочков. Когда Глагл пошарил в нем, пищалки стали с громким писком разбегаться кто куда. Глагл успел схватить много: трех маленьких и парочку покрупнее. Всем, кроме одной, он придавил пяткой хвосты, чтобы не убежали, а последнюю, самую мелкую, начал не спеша поедать. У пищалок вкусненькое мясушко. Только голову лучше сразу выбрасывать: непонятно как, но откушенная голова еще долго не умирает и пищит в животе, негромко, но все равно неприятно. Глагл съел трех маленьких и наелся. Двух крупных он связал хвостами и повесил себе на шею. Ведь Глагл пррредусмотрительный. И умный. Он знает, что пищалки часто строят свои гнезда недалеко от воды. Глагл прислушался.

Он не ошибся. Рядом по наклонной гранитовой стене тек слабенький ручеек. Вода в нем оказалась на вкус совсем плохой, но Глагл все равно лизнул пару раз. Вода – это дар Ласкового Ми, его нужно принимать с радостью. Глагл лизнул еше разок и улыбнулся снова, чтобы Ласковый Ми почувствовал его радость. Гранит был мокрым и шершавым, как… Как Станкин язык.

… Вот теперь, когда есть и пить уже не хочется, можно пойти к самкам. К самкам, правда, можно всегда, вот только Глагл хочет именно к Станке. Вообще-то, и к Станке можно всегда, просто с парой пищалок это намного безопаснее.

Плохо только, что самки обитают в Глубинке, и чтобы попасть туда, Глаглу придется пройти через ЗонаА. А в ЗонаА можно встретить старого Ауэрмана, что плохо, да и всех остальных тоцких выродков, что тоже не слишком хорошо.

Старого Ауэрмана всегда слышно издалека. Вот как сейчас – чуть ли не через всю Эскападу можно пройти, не думая о дороге, просто на голос. Голос громкий, грохочет, как камни при обвале, заполняет собой всю ЗонаА от самого пола и до самого… что там у нее сверху? И как он умудряется все слышать, когда так вот кричит? Однако умудряется же.

Глагл двинулся по дальнему междурядью ЗонаА, стараясь идти как можно тише. Он встал на цыпочки и даже слегка придушил пищалок, чтобы не запищали ненароком. По дальнему междурядью безопаснее: все выродки обычно сбиваются в стадо внизу, поближе к старому Ауэрману. Сидят, слушают… Как будто понимают что. Только это вррряд ли…

– И получается, что да, так и есть: первое кольцо – оно Кольцо Веры, – орал старый Ауэрман. – Эй, кто это мне тут гыкает? Это ты что ли, Бронто удумал мне тут гыкать? Ша, дурак! Ты, небось, дурною башкой своей подумал, что я про ту Веру говорю, которая об одной ноге? Ну ту, что от остальных самок отбилась и теперь у вонючего баракчика обитается. А? Про нее подумал, ведь правда? Ну тыкни еще разок, если правда… А, то-то же! Вот я и говорю – дурак! Вот как раз таким, как ты, и хрен достанется царство небесное. Или божье, если плюнуть на синодальный перевод… Я про веру другую говорил, святую да непорочную. Ту, что в сердце человеческом живет-поживает и наполняет его теплом и ласкою. И это кольцо, которое Веры, из всех колец есть самое главное. Хотя все кольца так или не так по-своему главные, а такое, чтобы неглавным было, еще попробуй найди-сыщи, но ша! Кольцо Веры все ж таки чуточку главнее других будет, ибо когда спросили Ласкового Ми: «Скажи нам, Ласковый наш и Великий, блажен ли кто верует? И правда ли, что лишь верующий человек спасется, когда протрубит гудок архангельский – или там самарский – и наступит начало света? », он ответил только: «А как же! ». Оттого и я говорю вам: верьте, дети мои униженные, оскорбленные! Надо верить. Причем быстро! Потому как чую я – грядет, ой грядет огненная колесница! Близится-приближается четвертое прибытие! А потом все – не успеешь сказать: ша! – как наступит полный армагеддон, а вместе с ним – начало света.

«Армагеддон… – подумал Глагл. – Совсем непонятно, но как хорошо – слышать! Не забыть бы… »

– И не останется в этом свете никого. Все умрут. Только те, кто успел поверить, может, унаследуют царство небесное, а может, и не умрут вовсе. Вот взять, к примеру, меня – три прибытия, смотри-ка, пережил – и хоть бы что. Потому как вера моя сильна оказалась. И оттого вновь говорю я вам, дети мои глупые, недалекие – верьте! – и не устану повторять эти слова снова и снова и так многожды-много раз – верьте, верьте, верьте! – и готов твердить об этом до тех пор, пока самый последний из сомневающихся не поверит и не возрадуется и не отдаст тело свое и душу бессмертную в сильные руки Ласкового Ми.

Тут старый Ауэрман внезапно замолчал, и сразу стало очень тихо. Глагл замер на месте, боясь пошевелиться. Он постарался даже не дышать, правда, ничего у него не вышло…

Вдруг кто-то из выродков громко и протяжно застонал, заклокотал горлом, потом раздался звук, будто упало что-то. «Ага! – сказал старый. Ауэрман. – Один готов… » и принялся дальше орать: