Промежуточный человек

Федька-то в своих анонимках, как оказалось впоследствии, непродуманно затронул лишние имена. Слишком высоко поднялся в своем обличительном гневе, слишком его занесло. Один лишний абзац в его писаниях все перечеркнул. Ибо в числе виновных в безобразиях, происходивших в Ути, им был назван (всего лишь для большего соусу) сам… товарищ Архипов. Как имеющий непосредственное руководящее и попустительское отношение к делу, совершивший деяния, предусмотренные… на что в письмах и указывалось.

Само собой разумелось, что я ошибки Федора Архиповича не повторю. И в этом случае фельетон в вечерней газете (как меня заверили) дадут в номер, несмотря на любую его остроту, беспощадность и прямоту. Прямота и беспощадность сейчас, мол, только и необходимы. Приходит пора больших перемен, а этот нависший над каждым бумажный меч всем уже надоел…

— Скажу вам по секрету, — сообщил помощник, переходя на шепот, — уже готов новый закон. Будет реагировать теперь только на подписанные заявления — обязательно с указанием места работы и адреса по месту жительства. Чтобы сразу пресекать и воздействовать. А пока… — Тут помощник снова заговорил громко: — Пишите. К слову, вот вам и название: «Бумажный меч». Звучит неплохо, а? — как о решенном, говорил со мной помощник. — Все необходимые материалы мы вам предоставим, — продолжал он, переходя к делу и не чувствуя комичности предложения: уж чем-чем, а материалами по этой истории я располагал.

Единственное, чего мне хотелось, так это познакомиться с содержанием самой анонимки.

Тут помощник отчего-то замялся, глянул в настольный календарь.

— Позвоните завтра к концу дня… часов в шестнадцать… — Он что-то пометил на отвернутом календарном листке. — Хотя нет, лучше послезавтра в то же время.

Но звонить мне не пришлось. С фельетоном ничего не вышло. Федька еще кое-что предпринял, какие-то отчаянные попытки. Назавтра я был немало удивлен звонком своего главного редактора из Москвы:

— Чем это вы там занимаетесь?

Сразу поняв, о чем речь, и едва успев поразиться оперативности, с какой в наш век распространяется информация, я что-то промямлил об ответственном поручении, что-то про вчерашний визит в приемную товарища Архипова. И тут же почувствовал, что говорю лишнее.

— Вы, собственно, где работаете, — голос на том конце провода был достаточно суховат, — у нас или… в приемной товарища Архипова?.. Имейте в виду, что у нас вам никаких фельетонов никто не поручал… И потом… Что это там у вас за история с дачной попойкой? — И сразу же, не дав мне даже отреагировать: — Нас это пока не касается, но предупреждаю, что разбираться во всей этой каше мы не собираемся. Советую вам как следует подумать, а мне пришлите свой отчет с начала года. Посмотрим, чем вы там занимаетесь, если хватает времени лезть не в свое дело.

Трубку я положил спокойно. Еще раз удивившись всемогуществу Федьки и его компании, их чудовищной способности проникать во все сферы, я тем не менее понимал, что в этом случае и без фельетона дело Федора Архиповича прогорело. Система срабатывала против него.

Дубровин на сей счет высказался приблизительно так: «Утешает лишь то, что при всем, казалось бы, всесилии промежуточного человека никаких гарантий собственного благополучия у него нет и быть не может, какие бы пакости он ни творил. На каком бы уровне он ни процветал, его положение зыбко. В любой момент его благополучие может рухнуть, так как будет Федька безжалостно подмят такими же межеумками, как он. Все в его благополучии лишь видимость, при первом же скандале все его всесилие превращается в дым».

Сватов мог торжествовать: система сработала не на Федьку, а на него, Виктора Аркадьевича. Пусть и с потерями, но он выходил из столкновения с жизнью победителем. Возможно, он и торжествовал бы…

Если бы вдруг не обернулось все непоправимой трагедией.

Глава седьмая ДАЧНОЕ МЕСТО

Умер Кукевич.

Именно так нелепо развернулась его судьба. Никто даже ойкнуть не успел, как человека не стало.

И сразу для всех оказалось очевидным: к этому все шло! Он же и ходил в последнее время с  п е ч а т ь ю. Даже завещание написал, оставив по своей несуразности в бане у Матрены Дмитриевны. Может, впрочем, и специально забыл. В предощущении развязки человек хватается за самые неожиданные соломинки, ищет поддержки, дорожит даже крохой понимания и тепла… Слабый человек был Петр Васильевич, вот и не вывернулся, а принял судьбу. Восприимчивый, совсем без защитного слоя, слишком близко все к сердцу принимал…

Потому и сообщалось, как в старину, что умер Кукевич от разрыва сердца.

Но это метафора. Сердце и в старину не разрывалось…

Умер же Петр Васильевич Кукевич, как Дубровин точно определил, не от этого, а от  с о ц и а л и с т и ч е с к о й  п р е д п р и и м ч и в о с т и, которой он не подходил, точнее, подходил, но не полностью. От противоречий он умер, от конфликта социалистического с предпринимательским. Это сочетание и не такие орехи раздавливает, а кого не раздавливает, так на них кивают: вот же смог человек. В тех же условиях исхитрился.

Кукевич не смог, хотя и намеревался.