Промзона

Президент молча показал Ревко на стул. Тот сел. Он старался выглядеть невозмутимым. Президент мягко подошел к Ревко и положил перед ним сообщения «Рейтер» и «Интерфакса», – два листочка, скрепленных степлером.

– Я бы хотел услышать твои объяснения, Саша, – сказал президент.

– Это элементарная подстава. Мы же все так делали. Берешь банк, открываешь в нем счет на имя человека, которого хочешь скомпрометировать, и переводишь туда деньги. Вот они и перевели.

– И часто ты переводил для компрометации сорок восемь миллионов долларов? – уточнил президент.

– Я не просил этих денег, – сказал Ревко, – у меня достаточно своих. И все они в распоряжении государства, ты это прекрасно знаешь.

– Ну, в настоящий момент они в распоряжении швейцарской прокуратуры, которая их заморозила. И так как она будет очень тщательно изучать компании, с которых приходили деньги, то не исключено, что она узнает много нового о торговле российским оружием. В том числе и ядерными материалами со странами, которым эти материалы продавать не рекомендуется.

– Не докопается, – сказал Ревко.

– Очень бы хотелось верить. В изменившейся международной обстановке это было бы совсем некстати.

Президент открыл одну из папок, лежавших на столе, и достал оттуда новый лист бумаги.

– Это твоя записка о необходимости преобразования ФГУП «Южсибпром» в государственный холдинг «Федеральная промышленная компания», – сказал президент. – В ней приводятся некоторые цифры. Написано, что за время промышленной войны между группой «Сибирь» и Ахтарской металлургической компанией только прямые потери нашей экономики составили около семидесяти миллионов долларов. Экологический ущерб от аварии на Павлогорском ГОКе – еще двадцать миллионов. Потенциальный ущерб от провал программы «МиГ-Еврофайтер» – двенадцать миллиардов долларов, которые очень пригодились бы нашей оборонке. И вдруг выясняется, что ты принимал самое деятельное участие в нанесении этого ущерба, причем играл за обе стороны, и с каждого миллиона, который потеряла экономика, ты получил свой оффшорный грош.

– Я не получал денег, – еще раз повторил Ревко, – что же касается ущерба, да, это был ущерб. Но это ущерб временный, а люди, подобные Цою, Бельскому и Извольскому – это ущерб постоянный. И ради того, чтобы уничтожить их, следует идти на определенные жертвы. Потому что завод, производящий МиГи, должен принадлежать народу, а не бандиту по кличке Степан Очаковский. Потому что только бандит может придумать продавать современные самолеты европейцам! А я – я бы предпочел их задаром поставлять Ираку или Ирану, нашим естественным стратегическим союзникам!

– На какие шиши? – процедил Извольский.

– А на те шиши, которые мы выручим от экспорта вашей стали, вашего алюминия, которые вы украли у народа, – ответил Ревко. – Ты думаешь, так будет вечно продолжаться, металл ты будешь производить здесь, а прибыль отгонять на оффшор? В государственном холдинге…

– Постой, Саша, – насмешливо перебил президент, – какой оффшор? Твой оффшор? При всем моем неуважении к покойнику Бельскому, у меня нет сведений, чтобы он зараз отгонял в «банко дель Миро» по сорок восемь лимонов зелеными. Так что у меня большие сомнения в том, как будет функционировать твой холдинг.

– А так и будет, – сказал Альбинос, – что каждый год в нем будут сменяться начальники, и каждый год начальник будет отгонять половину прибыли на оффшор, а потом каждый последующий начальник будет сажать каждого предыдущего.

Президент поднял на него прозрачные глаза.

– Константин Кимович, – сказал он, – я бы попросил вас не комментировать меня. Мне мои мысли вполне понятны самому. И если мне покажется, что они совпадают с вашими, я буду склонен думать, что я в чем-то ошибаюсь. Я вообще не склонен доверять человеку, который бежал из СССР и изменил родине.

Лицо Цоя стало белей, чем его волосы. В кабинете на несколько секунд наступила мертвая тишина.

– Александр Феликсович, – продолжил президент, – меня не удовлетворили твои объяснения касательно денег на швейцарских счетах. В связи с этим я хотел бы услышать более откровенный ответ на вопрос: как именно погиб Степан Бельский?

Ревко поднял голову. Он смотрел прямо на Извольского.

– Степана убрали мои люди по твоей просьбе, Слава, – ответил Ревко, – что же касается меня, то я жалею лишь о том, что отказал в твоей второй просьбе и не убрал Альбиноса.

– Не очень убедительный ответ, – сказал президент, – мне кажется, Вячеслав Аркадьич вряд ли стал бы просить о такой работе постороннего. Он бы попал в слишком большую зависимость. В конце концов, у него дома слишком хорошие повара, чтобы он еще платил за обед в ресторации. В этой связи у меня вопрос – учитывая, что ты взял с обоих участников сделки в совокупности восемьдесят семь миллионов долларов, и ни одному из них не намеревался отдавать заводов другого, – что произошло бы с Константином и Славой после образования холдинга?

– Ничего. Потому что я не брал их денег.

Президент кивнул.

– К сожалению, Саша, твои ответы меня не очень удовлетворили. И ты сам понимаешь, почему.

– Я их не брал! Такого – не утаить!