В дневниковой записи, сделанной через несколько месяцев после убийства, он сравнивает себя с подлодкой, вооруженной смертоносными торпедами. Деннис всплывает лишь для того, чтобы лишить жизни очередную жертву. А по завершении миссии вновь погружается и бесследно исчезает в морских глубинах.
15
Япочувствовал, что нужно выпить. Было уже за полночь, а Ландвер так и не вернулся. Я продолжал копаться в писанине Рейдера и ощущал потребность промочить горло чем-нибудь покрепче. Лучше всего водкой. Хотелось как-то встряхнуться и выйти из оцепенения, в котором читалось написанное этим психопатом.
За несколько лет до этого я пил водку с одним полицейским начальником из России. Когда мы прикончили почти всю бутылку, он пустился в воспоминания о поисках одного серийного убийцы.
— Преступлений было много, все жертвы обезглавлены. Ну вот, установили мы подозреваемого, взяли его, допросили и, когда решили, что это и есть наш виновный, отвели его на задний двор отдела и всадили ему пулю в башку. Но убийства продолжились, и тогда мы поняли, что чего-то недосмотрели в фактуре дела. Ладно, устанавливаем другого подозреваемого, очень подходящего. А убийства все равно продолжаются… По итогу все прекратилось после четырех подозреваемых и четырех пуль.
Мне стало физически плохо.
— У нас подобные вещи не проходят, — сообщил я.
Собеседник с сожалением покачал головой и отмахнулся от моего замечания.
— Вот поэтому у вас в Америке так много серийных преступников.
Я обвел взглядом номер. На часах было 01:45. Через четверть часа в баре по соседству перестанут принимать заказы. Я перевел компьютер в спящий режим и спустя пять минут уже оказался в баре. Водка почему-то утратила привлекательность.
— Бокал шардоне и два кофе, — сказал я бармену.
Выпив их один за другим, я ощутил прилив бодрости. Прошло двадцать минут, и я снова сидел у себя в комнате и читал о том, как Рейдер подходил к зрелому возрасту. Разбираясь в его каракулях, я уловил в словах глухое отчаяние, с которым он начинал осознавать, что его дни сменяют друг друга подобно придорожным столбам на трассе, и конец ее начинает проглядывать из-за горизонта.
По дневниковым записям того периода сложилось впечатление, что жизнь начала его тяготить. Необходимость держать глубоко внутри свои ужасные, но возбуждающие тайны заставляла его сердце трепетать от восторга каждый раз, когда он позволял себе мысленно обратиться к ним. Большую же часть времени Деннис чувствовал себя каким-то шпионом. Вечно таиться, высматривать и ждать, всегда быть готовым действовать, постоянно быть настороже, задаваться вопросом, не вышли ли копы на его след и не наткнулся ли кто-то на его «нычки» с дневниками и реликвиями убийств.
Впрочем, образ жизни шпиона вполне его устраивал. Рейдер привык. Большую часть жизни он держал истинное «я» надежно закупоренным, примерно так же, как его бабушка — соленья в банках. Отчасти поэтому Деннис и прожил так долго. Однако его напрягала необходимость выстраивать вокруг настолько пышный фасад. Тут тебе и жена с детьми. И церковь. И бойскауты. И работа. Безумное количество общественных обязанностей, столько всякой всячины, отвлекающей от того, что он действительно любил больше всего на свете.
Люди служили ему алиби, но при этом безмерно раздражали. Они тормозили, связывали по рукам и ногам, мешали убивать так часто, как хотелось бы, и предаваться фантазиям об этом дни напролет. Из-за них не было возможности стать «волком-одиночкой», о чем он всегда мечтал. В идеальном мире Рейдер наслаждался бы подобной жизнью. Приходи и уходи, когда захочешь, гоняйся за жертвами хоть до четырех утра, и не надо никому ничего объяснять и ломать голову, не заподозрила ли что-то жена. В дневниках он пишет, что иногда в дороге мысленно представлял, как подъезжает к полицейским и говорит: «Будь я волком-одиночкой, трупов в округе сильно прибавилось бы».