Пронзающие небо

— …То было в весеннюю пору. Апрель так и дышал теплом и светом, и мы скакали по поручению в одну деревеньку, как раз по этому тракту… Так благодатно, птицы поют!.. Как вспомнишь, так даже и изумительно становится, что сейчас не весна, что буря так воет… Но вот слышим: кричат — девичьи голоса кричат, на помощь зовут… И, поверьте ли — сразу тут и почувствовали; что они — суженные наши… Тут и геройство нас захватило!.. Да-да — как вылетели из-за поворота, да как увидели, что целая дюжина разбойников у крестьянской телеги хозяйничает, так и понеслись на них…

— Как же, как же — помню! — недобро усмехнулся Свист. — Из той дюжины только трое и уцелели — примчались в наш лагерь, все взмыленные, окровавленные. Всех вы, нелюди, побили, а за что спрашивается? Мы бы у крестьян много взяли?.. Да молочка да маслица на блины потребовалось — а вы, герои — девятерых человек порешили…

— Может, ваши разбойники герои?! — вскинулся на него один из братьев. — Они то дедушку старого связали, в телеге оставили, а сестёр Володу да Тиславу уж в кусты волокли…

Конечно, замечание Свиста пришлось некстати. Ведь, начав рассказывать с таким светлым чувством, они и схватке намеривались рассказать как о подвиге любовью вдохновлённым…

На несколько мгновений вновь воцарилась тишина, а потом вскинул Свист голову, да и воскликнул громко:

— Ну а расскажите-ка что-нибудь такое, чтобы вас жалко стало, а?!..

Братья переглянулись, один спросил:

— На что тебе?..

— А сам не знаю!.. Больно мне, и всё тут!

— Так на что тебе? — ещё раз спросили братья.

— Да так…

Этот простой ответ Свиста прозвучал особенно зловеще, потому что в это самое мгновенье на повозку накатился особенно сильный вал бури, и повозка передёрнулась, затрещала, и, казалось — сейчас развалится, и унесёт их могучая стихия. Вот повозка резко дёрнулась, остановилась — охранники вскочили, кулаками забили к ямщику — едва прорвался его крик:

— Снежный завал на тракте, сейчас ваши конные расчищают…

Тревога не только не проходила, но возрастала с каждым мгновеньем. Братья-охранники почувствовали, что ни Свист в их власти, но они, хоть и с клинками наголо, хоть и закован разбойник — они в полной его власти — и страстно, ради того, чтобы выжить, захотелось им поведать, что-нибудь жалостливое, чтобы сердце его растрогать. И вот наперебой поведали сначала о том, как осенью подобрали голодного щенка, выходили, разным собачьим премудростям выучили; потом — о ястребёнке, которого прошлым летом на загородском поле нашли, крыло у него было сломано — тоже выходили, приручили. И эти звери с нетерпением, волнуясь (ведь такая то буря!), выжидали своих хозяев дома. Поведали ещё и о том, как высаживали у городских стен деревья — яблони, вишни — перешли было на следующую историю, но тут прервал их Свист:

— Зачем же сажали?

— Так вырастут — плоды принесут. Будут два сада: один яблоневый, другой — вишнёвый; там то наши дети порезвятся!.. Да и не только они — всем людям радость — разве ж плохо это?..

Свист задумался, а потом, проговорил вполголоса:

— Вот тут то и затронули вы моё сердце… Так и ужалили, ведь я тоже сад сажал; ведь тоже как и вы мечтал…

— А ещё расскажем…

— Нет, нет — ничего больше не надо мне рассказывать. Достаточно, достаточно уже… Н-да… Зачем же я расспрашивать вас стал?.. Вот дурак то, вот дурак… — он опустил голову, и вдруг резко вскинулся на Олю, прохрипел сквозь сжатые зубы. — Вот, быть может, ты мне поведаешь?.. — тут же оборвался, и с ещё большей мукою проскрежетал сквозь плотно сжатые зубы. — Так ведь не ведаешь ничего!.. Но помоги, помоги мне девушка!.. Как мне жить дальше — того не ведаю…

Разбойник опустил голову, зазвеневши цепями, поднял руки, ухватился за затылок, застонал — Оля — такая усталая, измученная Оля вскочила, и, бросилась было к нему, но он вновь вскинул голову, и глянул на неё таким жутким, мученическим взором, что девушка остановилась, а разбойник взвился уж в мольбе:

— Ты из-за меня не мучайся!.. Слышишь — не мучайся!.. Я дальше уж молчать буду — наедине с мыслями своими останусь…

— Ну а что ж — историю жизни твоей не доведётся нам услышать? — пытаясь скрыть дрожь в голосе, спросил один из братьев-охранников.

— А на что вам она? — горестно вскрикнул Свист. — Вы лучше о жизни своей подумайте. Да, да — ради чего жили подумайте! Хоть мысленно, а попросите прощенья у всех тех, кого волей иль неволей, случайно иль намеренно доводилось вам обижать, или убивать…

— Мы то вот что… — начал один из братьев, но не договорил — голос дрожал, голос был слабым.

В этом ставшим таким тесном помещении, которое окружала бездна леденистого мрака — мысль о неминуемой смерти и давила и сжимала…

Ярослав всё прислушивался к этому разговору, всё мрачнел, и наконец, обратился к Алёше:

— Раковину дай — по морю уж соскучился.