Пропадал и нашелся

«Человек произошел от обезьяны, – говорил далееучитель. – Англичанин Дарвин доказал это».Ну хорошо, – размышлял я по-детски, – а от коготогда обезьяна произошла? От другого животного. А то,другое животное, от кого произошло? От другого,простейшего. А то, другое, простейшее, от кого произошло? Из живой клетки.О клетке я имел весьма смутное представление, но всеже мысли двигались в том направлении: а та, живаяклетка, от чего произошла? От воды и воздуха. А вода ивоздух от чего произошли? Вода и воздух всегда были. Аэто мне совсем не нравилось: почему же теперь нерождаются живые клетки из воды и воздуха?Я старался припомнить каждое слово, сказанноеучителем по этому поводу. Но всегда мои размышленияобрывались на живой клетке, и дальше дороги не было.Тогда я обращался к Ануфричу, старику с белой иокладистой, как капустный лист, бородой. Одевался онвсегда в один и тот же «костюм», который нельзя былоназвать ни сюртуком, ни халатом, ни пальто – лохмотья,в которые он превратился, не давали такой возможности.Славный старик не мог удовлетворить мою любознательность. Растягивая слова, он повторял охрипшим отпростуды голосом одно и то же: «Испортился ныне народ,вконец испортился… Молоко на губах не обсохло, авишь куда его потянуло... Скажи ему, сколько лет земле!А я почем знаю?!»

Щуря и без того узкие глаза под густыми поседевшимибровями, Ануфрич обращал взор к небу, словно искалтам ответ, и через минуту добавлял: «Богу это ведомо, ане мне. Вот тебе мой ответ».На этом наш разговор заканчивался. Закрыв глаза, ямыслями уносился в неведомые большие города. Таместь трубы с большими увеличительными стеклами.Говорят, через эти трубы можно увидеть на небе самуюмаленькую звезду. О, там люди многое знают!.. И какмне хотелось заглянуть в ту волшебную трубу, чтобынайти ответы на множество вопросов, порожденныхдетской фантазией!

Прошло несколько лет. Обстоятельства удивительнымобразом сложились в мою пользу. Я ушел из деревни вгород. Добрые люди помогли мне поступить на рабочийфакультет, а спустя несколько лет – в институт. Суроваягородская действительность оказалась страшнее деревенской жизни. Это были годы борьбы за кусок хлеба. Взимнее время я ходил по домам, пилил и колол дрова, алетом на два месяца уходил в деревню. Мне тяжеловспоминать первые годы учебы. Я жил месяц на сорокпять рублей государственной стипендии, из которыхдвенадцать платил за маленькую комнатушку на окраинегорода. От завтрака я отказывался, а возвращаясь сзанятий, становился в очередь и покупал фунт черногохлеба и немного сахару. Это и составляло мой обед иужин. Два раза в неделю я мог позволить себе зайти встуденческую столовую. Я брал борщ или суп и полфунтахлеба, что стоило шестьдесят пять копеек.С одеждой дело обстояло не лучше. В одной рубашкекосоворотке я ходил на занятия весь учебный год. Когдаона становилась грязной, я снимал ее и вечером стиралпод рукомойником. Стирал почти без мыла, потому чтооно стоило денег. За ночь рубашка высыхала, я разминалее руками, и утром она снова была у меня на плечах.Томительными были последние часы занятий. Тошнило, рот наполнялся слюной, в животе появлялась боль.В такие минуты в голове была одна мысль: кушать...кушать... кушать...

Вспоминаю один такой эпизод. Я сидел за столом исмотрел на доску, у которой решали геометрическую задачу. Но мысли были о другом: как сегодня пообедать?До получения стипендии оставалось более недели, а вкармане было всего тридцать копеек.Учитель математики, хромой, неопределенных летчеловек с женским и в то же время строгим лицом, всегдачем-то недовольный, умел по глазам читать мысли студентов.– В., к доске! Продолжите решение задачи...Меня бросало в пот, но дело с решением вперед непродвигалось. Урок затягивался. Все молчали. Учительсидел, кривя губы, словно отведал уксуса, и молча смотрелна меня. Наконец он встал и произнес своим обычнымтоном:

– Удивительно способный юноша, но ужаснейшийлентяй, – на последних словах он сделал особое ударение. – Зачем ломиться в окно, если есть дверь?!Прозвенел звонок, а я все стоял перед учителем, выслушивая его строгие наставления.Он не знал, что в ту минуту темно-серая рублеваяассигнация была для меня интересней самой интереснойгеометрической задачи.

Глава 2

Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Рим. 11:33

В конце концов я оставил студенческое общежитие иснял дешевую комнатушку в отдаленном и глухом районегорода.

Помню холодный январский день. Я простудился ивернулся с занятий раньше обычного. Уже во дворе яуслышал звуки грустного и трогательного пения. Онодоносилось из комнаты моей хозяйки – одинокой старушки лет шестидесяти. Ее старый, покосившийся домиксостоял из двух комнат и нескольких коморок. Однузанимал я.