Пропавшая

Мать пыталась сохранить в памяти каждую деталь жизни дочери – ее одежду, игры, в которые она играла, песни, которые пела, то, как она хмурилась, когда говорила о серьезных вещах, и особый смех за столом, от которого молоко текло у нее из носа. Рэйчел хотела запомнить тысячи незначительных деталей, мелочей, которые расцвечивают любую жизнь – даже такую короткую, какая была у Микки.

Мы встречаемся с Али в кафе, и я передаю ей слова Сары.

– Вы ведь поедете на свидание с Говардом, сэр?

– Да.

– А он мог послать требование о выкупе?

– Только если ему кто-то помог.

Я знаю, о чем думает Али, хотя она ничего и не говорит. Она согласна с Кэмпбеллом. Любое приемлемое объяснение тянет за собой словечко «фальшивка», особенно то, которое предполагает возможность освобождения Говарда из тюрьмы.

По пути в тюрьму «Уормвуд-Скрабз»[38] мы проезжаем под трассой Вестуэй[39] и поворачиваем на Скрабз-лейн. На площадках девочки-подростки играют в хоккей, а мальчики-подростки сидят и смотрят, завороженные видом синих плиссированных юбок, которые развеваются вокруг тонких гладких ног с грязными коленками.

«Уормвуд-Скрабз» похожа на декорацию мюзикла пятидесятых годов, где грязь и копоть стерли специально для кинокамер. Четырехэтажные башни-близнецы соединены арочными перекрытиями, огромная железная дверь, украшенная массивными засовами, довершает картину.

Я пытаюсь представить, как Рэйчел Карлайл приезжает на встречу с Говардом. Черное такси подъезжает к зданию, из него, стараясь не разводить коленей, выскальзывает Рэйчел. Она осторожно идет по брусчатке, боясь подвернуть ногу. Ей так и не привили шика, несмотря на все деньги ее семьи.

Помещение для свиданий находится справа от главного входа, в одной из современных построек. Посетительницы уже начали собираться, некоторые из них пришли с детьми, которые шалят и дерутся.

При входе женщин подвергают обыску и проверяют их документы. Вещи запирают в шкафчики, а передачи заранее осматривают. Любого, чья одежда сколь-либо напоминает тюремную, просят переодеться.

Али смотрит на викторианский фасад, и ее передергивает.

– Ты когда-нибудь была внутри?

– Пару раз, – отвечает она. – Это здание надо снести.

– Считается, что один его вид предотвращает преступления.

– Да, на меня оно действует угнетающе.

Выйдя из машины, я открываю багажник и достаю бриллианты. Два свертка я могу положить во внутренние карманы пальто, еще два – в наружные. Я кладу пальто на сиденье рядом с ней.

– Я хочу, чтобы ты осталась здесь и последила за камнями.

Она кивает.

– Наденете жилет?

– Думаю, что в тюрьме я буду в безопасности.

Перейдя дорогу, я предъявляю удостоверение. Через десять минут поднимаюсь по лестнице на два пролета и вхожу в большое помещение с длинным столом, разделенным посредине перегородкой. Посетители сидят по одну сторону, заключенные – по другую. Нельзя коснуться коленями или поцеловаться. Единственно возможный физический контакт – пожать руку над перегородкой или поднять над ней ребенка.

По коридору эхом отдается стук тяжелых сапог, в комнату входят заключенные. Каждый посетитель предъявляет номерок и ждет, пока заключенный не усядется на место.

Я наблюдаю за тем, как молодой арестант встречается со своей женой или подругой. Он целует ее руку и не хочет отпускать. Они оба подаются вперед, словно хотят подышать одним воздухом. Его рука опускается под стол.

Внезапно один из охранников хватает ее стул и резко отодвигает назад. Женщина падает на пол, прикрывая от удара свой округлившийся живот, но в тюремщиках не заметно сочувствия.

– Инспектор Руиз, вам здесь как будто медом намазано.

Старший смотритель – лысеющий толстяк лет сорока. Доев сандвич, он вытирает губы бумажным платком, пропуская, однако, яичную крошку на подбородке.

– Что же привело вас к нам снова?

– Что-то особенное у вас в воздухе.

Он грубо смеется и осматривает через пластиковое окно комнату свиданий.

– Я давно был здесь в последний раз?

– Вы что, не помните?

– Старею, память уже не та.

– Недели четыре назад. Вас интересовала женщина, которая приходит к Говарду.

– Миссис Карлайл.

– Да. Но сегодня ее здесь нет. Она приходит каждый месяц и пытается передать ему одно и то же – детские каталоги. И зачем дразнить этого гаденыша?

Я воображаю Говарда, сидящего напротив Рэйчел. Интересно, она пожимает ему руку через перегородку? Я даже чувствую укол ревности, когда представляю себе, как его глаза скользят по вырезу ее блузки. Все-таки мы живем в нездоровом мире.

– Мне нужно поговорить с Говардом.

– Он в отдельной камере.

– Почему?

Смотритель неопределенно шевелит в воздухе пальцами.

– Я же говорил вам: никто не надеется, что он заживется на этом свете. Он убил дочку Алексея Кузнеца! А это смертный приговор, как ни крути.

– Но вам удается его охранять.

Он сухо смеется:

– Можно и так сказать. Он пробыл здесь всего четыре дня, как кто-то полоснул его бритвой по горлу. Следующий месяц он пролежал в больнице. С тех пор его никто не трогал, поэтому я полагаю, что Алексею он нужен живым. Но Говарду наплевать. Только посмотрите на него.

– О чем вы?