Пропавшая

Наши дни

В твой первый вечер дома ты почти все время молчишь. Отвечаешь, только когда папа к тебе обращается. Голову не поднимаешь, на нас не смотришь, говоришь папе «сэр». Он просит тебя не называть его так, но ты все равно называешь, потому что иначе не можешь. Каждый раз при слове «сэр» у папы внутри все надрывается, по глазам видно.

Ты постоянно забиваешься в угол и сидишь там, испуганная до чертиков, не знаешь, что тебе с собой делать, куда девать руки, куда смотреть. Папа предлагает тебе сесть, потому что ему жаль твои ноги, которые, когда тебя нашла полиция, были все в осколках, колючках и мелких камешках. Врачам пришлось вытаскивать все это пинцетом, и пока они вытаскивали, ты даже не вздрогнула, потому что с тобой, видимо, случались вещи и похуже.

Когда папа просит тебя сесть, ты, недолго думая, плюхаешься на пол. Мы на кухне, тут целых шесть стульев, но нет – ты выбираешь пол. Папа делает вид, будто так и надо, – не хочет, чтобы ты чувствовала себя ущербно. Он готовит бутерброды с индейкой, и мы втроем как дураки едим на полу. Еда дается тебе с трудом, потому что два бутерброда в день – это калорий на пятьсот больше, чем ты ела все это время, и в тебя просто-напросто не влезает, хотя ты очень стараешься. Тебя уже, по-моему, вот-вот вырвет, но ты все равно впихиваешь в себя этот несчастный бутерброд.