Люди тоже воспрянули духом, услышав слова гамбусино. Они прекрасно понимают, что означают эти слова: хорошая трава и изобилие воды. Всю дорогу он говорил им об этом, рисуя «Пропавшую гору», точнее место у ее основания как подлинный рай для лагеря. Здесь нет недостатка в воде, говорил он, хотя сухой сезон или длительная засуха продолжается; никакой опасности для животных, потому что там не только источник и ручей, но и озеро, окруженное поясом лугов с густой травой, сочной и зеленой, как изумруд
– Вы уверены, что это Серро Пертидо?
Вопрос задает дон Эстеван; он пристально смотрит на одинокое возвышение, видное издалека на равнине.
– Si, сеньор, – подтверждает проводник, – точно, как меня зовут Педро Висенте. Я должен быть уверен, со слов матери: старушка никогда в жизни не переставала сердиться из-за того, сколько стоило мое крещение. Двадцать серебряных песо и еще пару церковных свечей, больших, из лучшего воска. И лишь за то, что передать мне имя отца: его звали Педро, и он, как и я, был гамбусино! Каррамба! Эти падре – настоящие вымогатели, хуже разбойников или бандитов.
– Vaya, hombre! [
Старший партнер говорит правду, и всякий, кто видел Педро Висенте три месяца назад и увидел его теперь, подтвердил бы это. Тогда он был одет в потрепанную грязную одежду тусклых тонов, лошадь у него была самый тощий из мустангов, настоящий Россинант. Теперь у него чистокровная лошадь, нарядное кожаное седло, красивая попона с украшениями; сам он одет в яркую мексиканскую одежду, которую носят ранчеро, самую живописную в мире. Счастливая находка золотой жилы в кварце – madre de oro, как называют это мексиканские шахтеры, после передачи прав Виллавнуэва и Тресиллиану, дала ему достаточно желтого металла со штампом монетного двора, чтобы у него было все для удобства, прекрасная одежда и лучшее оборудование.
– Забудем о твоем крещении и свечах, – нетерпеливо говорит англичанин, – у нас есть о чем серьезно подумать. Ты уверен, сеньор Висенте, что то возвышение и есть Серро Пертидо?
– Я уже сказал, – лаконично и недовольно отвечает проводник; он как будто слегка раздражен сомнениями в своих словах, тем более со стороны человека, незнакомого со страной, – короче говоря, гринго.
– В таком случае, – продолжает Тресиллиан, – чем быстрей мы доберемся туда, тем лучше. Я думаю, до того места десять миль.
– Дважды по десять, кабаллеро, и еще немного.
– Что! Двадцать миль? Не могу поверить.
– Если бы твоя милость бродил по этим лланос столько, сколько я, ты бы поверил, – спокойно и уверенно отвечает проводник.
– О! Если ты так говоришь, должно быть, это правда. Ты должен знать, сеньор Висенте, судя по тому, что я о тебе слышал. То, что ты умеешь находить золото, мы уже знаем.
– Mil gracias, дон Роберто, – отвечает гамбусино с поклоном: его самолюбие удовлетворено этими похвальными словами. – Я не сомневаюсь в расстоянии, потому что говорю не по догадкам. Я бывал здесь и раньше и помню эту большую пальмиллу. – Он показывает на растущее на некотором расстоянии дерево с прочным стволом и пучком длинных, похожих на штыки листьев на вершине – разновидность юкки; на равнине много таких растений, но это выше всех. Затем добавляет: – Если твоя милость сомневается в моих словах, подъезжай к ней и увидишь вырезанные на стволе буквы П и В, инициалы твоего покорного слуги. Я сделал это, чтобы отметить, как в первый раз увидел Серро Пертидо.
– Я не сомневаюсь в твоих словах, – отвечает Трессилиан, с улыбкой глядя на необычный памятник в таком отдаленном месте, – нисколько не сомневаюсь.
– В таком случае позволь заверить, сеньор, что до этой горы больше двадцати миль, и хорошо бы нам добраться до нее до заката.
– В таком случае чем раньше мы двинемся, тем лучше.
– Да, Педро, – добавляет дон Эстеван, разговаривая с золотоискателем по-дружески, как старый знакомый. – Поезжай назад и прикажи возобновлять движение. Скажи погонщикам, чтобы постарались.
– Как прикажет твоя милость, – с поклоном отвечает гамбусино и машет широкополой шляпой, высоко подняв ее над головой.
Потом, пустив в ход шпоры с колесиками пяти дюймов в диаметре, возвращается к каравану.