Пропавшая кузина

— Знаете, Левской, — сказал мне Левенгаупт, — сильные неприятности, если знать о них заранее, могут оказать очень тяжелое воздействие на душевное и умственное здоровье. Скажем, некто заранее знает о том, что скоро умрет. Он постоянно думает о смерти, о том, как тяжело и страшно будет ему умирать, о том, что его родственники поссорятся из-за наследства, о том, что его возлюбленная будет счастлива с другим мужчиною и так далее. Сможет ли он в таком состоянии принимать продуманные решения? И не легче бы ему было не знать совсем ничего о сроках своей кончины?

— Но простите, господин профессор, — возразил я, — в таком положении многие люди вспомнят молитву: «Боже, дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить, дай мне мужество изменить то, что могу, и дай мне мудрость отличить одно от другого».

— Отлично, Левской! — довольно улыбнулся Левенгаупт. — Это вы верно сказали. Вот только пути Господни, как мы знаем, неисповедимы. Что прикажете делать тем, кому Бог ни разума, ни мужества, ни мудрости не даст?

Да уж, спорить тут было не с чем. Кстати, знай я с самого начала моей жизни в этом мире, что убить меня пытаются мои же родственницы, сильно бы мне это помогло? Вот уж не уверен… А вот выбить из колеи, ввергнуть в панику и привести к вызванным ею неверным решениям — да сколько угодно.

И все же, от каких таких неприятностей уберегает от меня молчащее предвидение в случае с кузиной Альберта? Уж убивать-то меня она точно не будет? Если только… Нет, от этой мысли я отмахнулся, но она тут же и вернулась. Вот что если я влюблюсь? Оно, конечно, любовь — чувство яркое, возвышенное и так далее, но…

Во-первых, не обязательно это будет взаимно. И что тогда? Страдать и мучаться? Во-вторых, даже если обозначится взаимность, кто его знает, как к такому повороту отнесется Альберт? О том, что прочая родня, что с моей, что с ее стороны воспримет такую коллизию без большой радости, и говорить не приходится — как я понимаю, вопрос о моей женитьбе моими родителями уже обсуждается (если не решается), да и Катарину Альберт поименовал первой в округе невестой наверняка не просто так. В общем, проблем с такой любовью мне достанется куда больше, чем того хотелось бы, и если предвидение своим молчанием пытается это хотя бы оттянуть, то спасибо ему большое.

Самое же тут главное — вот прямо сейчас мне это просто никуда не уперлось. У меня есть Герта с Анькой, и на ближайшее время мне ничего другого от женщин не нужно. Жениться еще успею, а пока не успел, погуляю от души.

Хм, а вот интересно, кого из нас в этих рассуждениях больше — меня прежнего или Алеши Левского? В одну личность мы с ним уже давно срослись, но составляющих-то у этой личности две… Скажем, в том душевном спокойствии, с которым я вспоминаю, что собственноручно убил человека (как там полицейские называли того уголовника? А, Петер Заика) причиной однозначно было отношение к этому Алеши Левского, аборигена мира, в котором насильственные смерти случаются куда как чаще, нежели в мире, откуда я пришел, а потому и воспринимаются проще. Здесь не бывает ничего похожего на какой-нибудь «вьетнамский» или «афганский» синдромы, а еще убийство врага, что на войне, что в иных случаях, гораздо чаще происходит, если можно так выразиться, в тесном личном контакте с помощью холодного оружия, а не дистанционно. Да и дистанции тут намного короче — дальность стрельбы даже местной артиллерии сравнивать с радиусом действия пушек, самолетов и ракет бывшего моего мира просто несерьезно. И ладно. Дистанции дистанциями, а в своих мыслях и ощущениях я какой-никакой порядок навел, и потому спать улегся с чувством выполненного долга.

…Утро очередного дня каникул началось тихо, мирно и спокойно. Умывшись, побрившись и позавтракав, я, так и не придумав себе более приятного занятия, отправился в университетскую библиотеку за книгами из списка, заданного нам на каникулы, а вернувшись, сразу и принялся за первый том «Исторического обзора европейской артефакторики» некоего профессора Дюрнбергера. Надо отдать ученому немцу должное, писал он живо и увлекательно, а потому в его изложении история становления и развития артефакторики в Европе выглядела не просто набором дат, событий и фамилий, а стройным логичным процессом, тесно взаимосвязанным с историей Европы вообще. Интересно, а нечто подобное применительно к русской истории есть? Или и тут Европе удается насаждать мнение о себе как о пупе Земли?

Читал я до самого обеда. Поглощая обед, предвкушал продолжение интереснейшего чтения, но все пошло не так…

Уже в самом конце обеда Альберту принесли телеграмму. Прочитав ее, он сорвался с места, и, невнятно извинившись, буквально бегом нас покинул. А часа через полтора, когда я успел снова углубиться в книгу, заявился ко мне.

— Алекс, — мой сосед выглядел встревоженным и растерянным, — Алекс, ты можешь мне помочь?

— Что случилось? — его тревожность тихо, но неотвратимо переходила и мне. Неприятное ощущение…

— Катарина пропала.