Пропавшая нимфа

– Знаешь, – сказал Гевиньи, – я бы хотел, чтобы ты последил за моей женой.

– Дьявол!.. Она тебя обманывает?

– Нет.

– Тогда что?

– Это нелегко объяснить. Она странная… Она меня беспокоит.

– А чего конкретно ты опасаешься?

Гевиньи колебался. Он смотрел на Флавье, и тот чувствовал, что его останавливает: у Гевиньи не было доверия. Он оставался тем человеком, каким Флавье знал его пятнадцать лет назад, на факультете права: радушным, готовым излить тебе все свои чувства, а в глубине скромным и несчастным. Только что он громогласно кричал, раскрывая объятия: «Да это же старина Роже!.. До чего я рад тебя видеть!» Но Флавье уже тогда заметил легкую фальшивость его жестов и слишком громкое выражение радости. Гевиньи немного больше был возбужден, чем полагалось, немного больше, чем нужно, смеялся. Ему не удалось вычеркнуть прошедшие пятнадцать лет из своей жизни, которые физически изменили их, и того, и другого. Гевиньи почти полностью оплешивел, подбородок его отяжелел, брови порыжели, и около носа у него теперь были веснушки. Флавье, со своей стороны, тоже не остался прежним. Он знал, что похудел, немного сгорбился после той истории, и у него вспотели руки при мысли, что Гевиньи может спросить его, почему он стал адвокатом, если учился на полицейского.

– Я не боюсь откровенно говорить с тобой, – продолжал Гевиньи.

Он протянул Флавье роскошный портсигар, наполненный сигаретами. Галстук у него тоже был роскошный, так же как и костюм, сшитый у самого известного портного. На пальцах его сверкнули кольца, когда он доставал розовую спичку из небольшого коробка с названием известного ресторана. Он слегка надул щеки, прежде чем загасить синее пламя спички.

– Это такое состояние души, – сказал Гевиньи.

Да, он сильно переменился. Ему сопутствовала удача. Можно было догадаться, что позади него стоят комитеты, знакомства, друзья, целый круг общества и влияние. Но глаза его остались такими же живыми, готовыми испугаться и спрятаться за тяжелыми веками.

– Может, состояние духа? – без иронии проговорил Флавье.

– Мне кажется, первое слово более удачно, – настаивал Гевиньи. – Моя жена совершенно счастлива. Мы женаты четыре года… почти, через два месяца будет четыре. У нас полный достаток. После мобилизации моя фабрика в Гавре работает вовсю. Это из-за нее меня не призывали. Короче говоря, нужно признать, что, по нашим обстоятельствам, мы привилегированные люди.

– Детей нет? – прервал его Флавье.

– Нет.

– Продолжай.

– Я уже сказал, что у Мадлен есть все для счастья. Но есть и нечто, что сюда не вписывается. У нее всегда был немного странный характер: смена настроений, периоды депрессии, а за последние месяцы ее состояние резко ухудшилось.

– Ты показывал ее врачу?

– Конечно, я даже созвал целый консилиум. У нее ничего не нашли, понимаешь, ничего.

– Ничего органического, – согласился Флавье. – Ну, а в отношении психическом?

– Ничего… совершенно ничего!

Щелчком он стряхнул крошку пепла, упавшую на его жилет.

– О! Клянусь тебе, что все это именно так. Вначале я думал, что дело тут в навязчивой идее, в чем-то нереальном, спровоцированном войной. Она часто впадала в полное молчание. Когда ей говорили что-нибудь, едва слышала. Или уставлялась во что-нибудь перед собой. Уверяю тебя, на это было очень неприятно смотреть. Ты бы поклялся, что она наблюдает за чем-то непонятным… за какими-то невидимыми вещами. А возвращаясь к нормальной жизни, как бы делает над собой усилие, чтобы узнавать все вокруг, в том числе меня…

Он дал потухнуть своей сигарете и тоже смотрел теперь в пустоту с отсутствующим видом, так, как делал это раньше.

– Если она не больна, то, значит, симулирует, – нетерпеливо проговорил Флавье.

Гевиньи поднял жирную руку, чтобы остановить его.

– Я тоже так думал сначала и осторожно наблюдал за ней. Однажды я пошел следом… Она забрела в лес, села на берегу озера и провела там без движения более двух часов… Просто смотрела на воду.

Флавье все яснее представлял себе такую обстановку, и она становилась для него неприятной.

– Послушай, будь логичным, – сказал он. – Или твоя жена тебя обманывает, или она больна, или по какой-то причине симулирует, других решений не может быть.

Гевиньи потянулся к пепельнице на письменном столе и ударами короткого пальца стряхнул солидный нарост белого пепла. Он грустно улыбнулся.

– Ты рассуждаешь точно так же, как это делал я. Только я совершенно уверен, что Мадлен меня не обманывает, профессор же Лаварен объявил ее абсолютно нормальной. А к чему ей симулировать? По какой причине? Ведь никто не станет это делать ради удовольствия. Никто не будет терять два часа в лесу из-за ничего. А я рассказал тебе только одну деталь, но таких ведь множество.

– А ты говорил с ней?

– Да… много раз. Я спрашивал, что она чувствует, когда начинается приступ и возникают эти грезы.

– Как же она ответила?

– Что я напрасно беспокоюсь: она не грезит, и все происходящее вокруг волнует ее так же, как остальных людей.

– Но она не выглядела недовольной?

– Пожалуй… нет, скорее смущенной.

– У тебя не было впечатления, что она лгала?