Пропавшая ватага

Сказала… и дальше проделала такое, о чем донельзя смущенный парень не смел и мечтать! По крайней мере, если б он попросил о том Хлейко – даже намекнул бы, – так получил бы по сусалам так, что мало б не показалось!

Но то Хлейко, а эта… эта…

Не в силах больше терпеть, Кочевник застонал, обхватив ладонями голову девы, мягкие золотистые волосы упали ему на живот, и…

– Ничего, – облизав губы, улыбнулась лесная краса. – Теперь я тебя попрошу кое-что… Погладь-ка меня по спинке.

Опешивший Мюсена уже давно потерял себя, не надо было и упрашивать. Да, пожалуй, тут никакого мужчину упрашивать не пришлось бы!

Окончательно сбросив штаны, парень, усевшись на мягкие ягодицы девы, провел руками по нежной коже спины, погладил сахарные плечи, упал, прижался всем телом, чувствуя, как снова приходит, нарастает желание и огонь нешуточной страсти сжигает все тело.

Дева между тем перевернулась на спину, отведя колени в стороны, улыбнулась зовуще и нежно, шепотом попросила поцеловать ей грудь.

– Так… так… теперь ниже… пупок… еще ниже… Целуй же! Целуй!

Кочевник покорно исполнил все, и нельзя сказать, чтоб с неохотою. Ах, как стонала, как выгибала спину красавица с золотыми волосами! Как подалась вперед, дернулась, когда юноша властно накрыл ее своим телом, как снова застонала, закатывая светлые очи… как…

Мюсена-ка очнулся один, возле пустой хижины, в которую опять же не смог войти. Огляделся, натянул одежду… поискал глазами деву… позвал:

– Елена!

В ответ лишь где-то далеко-далеко гулко прокуковала кукушка.

Поднявшись на ноги, юноша обошел хижину и, не найдя никого, зашагал к тропинке, гадая – привиделось ли все ему или было на самом деле? Так хотелось, чтоб было. И что Елена… А что, если на ее месте когда-нибудь окажется гордая Хлейко-нэ? Почему бы и нет, если будут благосклонны боги. А они будут – боги всегда благосклонны к молодым, смелым и сильным.

Проводив мыслями славного юношу, так вовремя скрасившего ее одиночество в этой гнусной глуши, старая ведьма Нине-пухуця, сбросив обличье «доброй казачки Елены», постукивая клюкою, направилась вниз по реке в Васильковую долину. Нужно было убрать старые обереги, что еще сохраняли свою силу и могли помешать объявившимся на морском берегу бледнокожим сотворить столь нужное и полезное для вконец обленившихся бездельников Койно-орга зло! Пусть придут безжалостные белые воины, пусть разрушат столь привычную спокойную жизнь, пусть прольют реки крови и принесут много-много горя – чтоб было за что мстить! Ибо только тогда, пройдя через смерть и кровь, забывший прежнее величие народ сир-тя станет безжалостным и сильным, настолько сильным, чтобы покорить весь мир! Старуха Нине-пухуця свято верила – это время скоро наступит, и приближала его, как только могла.

Поднявшись на Васильковый холм, Мюсена увидел возлюбленную там, где и ожидал – на лугу возле здешнего Дома девичества – приземистой, вытянутой в длину хижине, недавно покрытой свежей, золотящейся на солнце соломой.

Гордая красавица Хлейко-нэ любила этот луг с самого детства, любила приходить сюда одна, плести венки из синих васильков и солнечно-желтых ромашек, мечтать, представляя себя то важной и грозной правительницей, то верной женою. Беспечная юность еще не знает точно, чего хочет, не знала и Чистенькая. Просто мечтала, а сейчас – и ждала. Парень из соседнего Койно-орга со странным именем Кочевник – Мюсена обычно приходил именно сюда, на этот луг. Бросал свою лодку на отмели, бежал, размахивая руками и смеясь… И гордая девушка тоже смеялась в ответ, весело и нежно… как никогда больше и ни с кем.

– Эгей, Хлейко-нэ! – на бегу помахал рукою Кочевник.

Острая иголка неловкости вдруг снова кольнуло его сердце, правда, тут же и опустила – в конце концов, Мюсена был воин, а воину должно иметь много женщин, что бы там ни говорили в девических домах.

– Я так рад видеть тебя, такую красивую, как само солнце!

– А каким солнцем ты меня считаешь? – чуть прикрыв глаза, девушка подставила для поцелуя щеку. – Тем, которое светило всегда, или тем, что зажгли наши предки?

– Конечно, обычным!

– Обычным?!!!

– Ну-у… оно же теплее, приветливей, ярче.

– Что-то зимою оно не очень-то теплое, а осенью – и не приветливое вовсе.

Неожиданно рассмеявшись, Хлейко-нэ уселась в траву, а потом и легла на спину, раскинув в стороны руки и широко распахнув глаза, глядя в высокое голубое небо.

Мюсена-ка немедленно прилег рядом, осмелев, накрыл ладонью оголившийся из-под короткой куртки пупок.

– Щекотно, – девушка скосила глаза и вдруг встрепенулась. – Ты на лодке приплыл, Мюсена?

– Нет, пешком, – покачал головой юноша. – А почему ты спрашиваешь?

– У вас же праздник завтра, забыл?

– Какой еще праздник… ах, да! Славим мужского бога.

– Ну, вот! – радостно покивала Хлейко. – А потом будут хороводы водить, песни петь. Вот и мы бы…

Кочевник задумался:

– Да мне что-то… Хотя если с тобой… Да! Поплывем!

– На чем поплывем?! – Чистенькая снова рассмеялась, видать, настроение у нее сегодня было прекрасное, под стать столь чудесному летнему деньку. – Ты же без лодки!

– Пешком можно… или попросить у кого.