Пропавшие без вести

Нет, Балашов не сомневался в себе, в нем не было колебаний. Он не стремился переложить ни на кого ответственность, но все-таки ощущал потребность в том, чтобы поговорить, посоветоваться, выслушать чье-то другое мнение, прежде чем решиться на шаг, который определит судьбы такого множества тысяч людей. Непрерывные налеты фашистской авиации на Вязьму тревожили Балашова как попытка разрушить коммуникации и лишить войска возможностей дальнейшего отхода. Было необходимо решительно действовать. Балашову не хватало сейчас и вечного спорщика Острогорова и Бурнина, с которым он уже привык разговаривать, даже не в порядке совета, а как бы оформляя свои мысли, в процессе изложения их Бурнину. А полковник артиллерии Чалый, назначенный начальником штаба, был человеком новым и Балашову почти незнакомым.

Балашов решил вызвать в срочном порядке Ивакина.

Член военного совета, явившись, застал Балашова в задумчивости над картой. Балашов даже не сразу услышал приветствие Ивакина. Но вдруг встрепенулся:

— Здравствуй, Григорий Никитич! Хватит уж тебе сидеть там, на отлете. Сотворил ты новый рубеж, наладил формирование, теперь подчини свою новую бригаду Дурову или Щукину и давай будем вместе решать, что делать. Сам знаешь, я человек совсем новый на фронте, а обстановка требует и совета и моментальных решений… Гляди-ка сюда!

Балашов указал на карте район старого рубежа обороны, где находились отрезанные дивизии.

— Вот о них я все думаю, как им помочь… Про Логина ты ничего не слыхал дополнительно?

— Ничего. Как игла в стог упала.

— Стог-то стог, да Логин ведь не иголка.

— Ровно сгорел — ни слуху ни духу! — сказал Ивакин.

— Все-таки, если бы он вот тут, среди них, оказался, — показал Балашов на старый рубеж, — у меня спокойнее на сердце было бы.

— Да что ты! — удивился Ивакин. — Я думаю, он тебе в штабе-то понужнее, чем я. Я ведь вояка-то так себе!

— Нет, он именно там сейчас нужен больше всего. Острогоров — он воин! — уважительно признал Балашов. — А ведь там кто? Майоры полками командуют. Как они пробиваться будут из окружения!

— А ты не смотри, что майоры, — успокоил его Ивакин. — Наши майоры уже привыкли полками командовать.

— Вижу, что привыкают, — горько сказал Балашов. — Красная Армия строилась из расчета, что в применении к новым званиям майор — не выше, чем на батальоне. Дивизия — генерал-майор, корпусом должен командовать генерал-лейтенант. А у нас на всю армию был один генерал-лейтенант, и того отозвали! Вот так и воюй!

— Не сокрушайся, — сказал Ивакин. — Молодым открываем дорогу! У молодых энергии больше, отваги! В войне ведь отвага…

— Отвага — не самое главное, дорогой комиссар! — горячо перебил Балашов. — Мы власть молодому вручаем над тысячами людей. А ведь он и не осознал еще, что каждое слово его — это закон жизни и смерти для десятка тысяч его бойцов. Ведь он перед совестью, перед детьми и матерями, как говорят — перед богом и людьми, обязан за них отвечать. Хорошо, если совесть у командира живая и теплая, если власть над людьми не затмит ему разума…

— Коммунисту-то?! — перебил Ивакин.

Балашов пристально посмотрел на него и тряхнул головой.

— А хотя бы и коммунисту! — сказал он. — Ведь власть пьянит!.. Ох, пьянит! Любят власть человеки, да когда-то еще разлюбят!.. А военная власть в горячий момент — это же личная диктатура! Ты говоришь — молодому дорогу! А ему едва тридцать, в нем молодые силы кипять! — Балашов поймал себя на том, что сказал, как Ивакин, по-деревенски, «кипять», и усмехнулся. — Молодому охота геройства, подвига. А ведь подвиг-то командира и подвиг бойца — это разные вещи. Командир проявляет «отвагу», иной раз бросая тысячи человек на неверную участь… Мы с тобой скажем: «Вот удалая башка!» А надо всегда думать, сколько же «удалая башка» положил красноармейских жизней на свою боевую удачу!

Ивакин слушал внимательно, все кивал, как будто бы соглашаясь, но в зеленоватых глазах его играли какие-то недоверчивые, лукавые огоньки. Балашов заметил их раз и два и умолк, вопросительно глядя на собеседника. Тот, однако, молчал.

— Ты чего? — беспокойно спросил Балашов.

— Я слыхал, ты был сам комиссаром дивизии в двадцать три! — усмехнулся Ивакин.

— Был, — признал Балашов.

— А молодые силы кипели?

— Кипели.

— Значит, тебе, молодому, тогда могли доверять? Что же, не та была молодежь или как? — насмешливо продолжал Ивакин. И вдруг расхохотался. — Ты меня-то не помнишь? Да где там! Я у Емельяненки был в полку. А я тебя помню, товарищ мой комиссар. Ни седины, ни морщинок у тебя тогда не было, а мы, рядовые бойцы, тебя уважали!

— А за что? За то, что я и тогда смотрел, как людей сохранить, — смущенно возразил Балашов.

— И совсем не за то, а что ты не берег ни нас, ни себя! Ни черта ты о людях не думал, а только бы беляков да Антанту разбить… и разбили!

— Ну ладно, — прервал ворчливо Балашов. — Значит, ты передай там свою предмостную бригаду и возвращайся сюда, к управлению армией.

— Погоди, я их в бой введу сам, своею рукой, уж тогда передам, — попросил Ивакин.