Пропавшие без вести

Он покидал эти улицы в июне, когда над домами кружились фашистские самолеты, щедро бросая бомбы и поливая свинцом несчетные толпы беженцев. Женские вопли и плач детей в смраде сплошных пожаров, звонки пожарных машин в дыму, в тучах пыли провожали отходившие части… На окраине города бойцы должны были покинуть машины и пробиваться боем сквозь фашистские части, которые пытались отрезать им путь…

«Сколько бойцов тогда здесь полегло!» — думал теперь Бурнин с болью и горечью.

Их привели на одну из улиц, засыпанную щебенкой, железом, рваными глыбами разбитых домов. Развалины загромождали улицу, мешали проезду машин. Пленных пригнали сюда, чтобы очистить проезд от следов разрушения. Приходилось ослабевшими руками вздымать для ударов тяжелый лом и такую же непомерно тяжелую железную лопату, наполняя обломками кирпича, щебенкой и мокрым песком носилки и тачки.

— К первобытному способу, я считаю, вернулись — пешней долбать. Ведь тут экскаватор в сутки убрал бы все к черту! — ворчали пленные, надрываясь в тяжелом труде.

— А раз первобытный способ, ребята, то хватит и первобытных темпов, — сказал Анатолий.

С мутного рассвета работали они до полудня и, едва согревшись во время обеда горячей баландой и подкрепившись кусочком хлеба, через час, под пронизывающим ветром, уже шагали назад.

На ветру, казалось, больше всего зябли головы под легкими пилотками. Пленные отвертывали у них края, чтобы прикрыть уши. Не было рукавиц, стыли руки…

— Темпо! Темпо! Лос! Лос! — покрикивали солдаты, поощряя работу прикладами.

Бурнин работал на пару с Силантием, поочередно меняясь лопатой и ломом. Но то и другое было в равной мере нелегкое дело…

И вдруг перед самым концом работы под кирпичами открылась какая-то пустота.

— Постой долбить! — крикнул Силантий в испуге. В руках Анатолия замер лом.

— Человек засыпан! Товарищи, человек! — пояснил Собакин.

Пленные, бросив работы, собрались в кучу.

Солдаты крикнули раз, другой, но на них никто не обратил внимания. Движимые любопытством, и немцы протолкались в толпу посмотреть, что случилось.

Бурнин и Силантий бережно отрывали кирпич за кирпичом, стараясь не повредить страшную находку…

В желтом и голубом тряпье под горою развалин лежали полуразложившиеся трупы женщины и двоих детей. Может быть, эти летние платьица были тому особой причиной, что у всех защемило сердце. Вернее всего, это случилось в первый же день, а может, в один из первых ударов фашистских авиабомб, упавших на советскую землю.

Под жгучим ветром пленные сняли с иззябших голов пилотки и в минутном молчании стояли над полуистлевшими трупами…

Даже солдаты-немцы на несколько минут позабыли о том, что они солдаты, — лица их выражали сочувствие.

Но вдруг старший солдат резким выкриком разорвал тишину. Он подскочил к переводчику и что-то требовал от него или что-то доказывал, размахивая руками.

— Он говорит — положить на носилки и отнести к забору. Гражданские подойдут — уберут, похоронят, — пояснил переводчик пленным.

Женщина, судя по светлому платью, была еще молодая. Детишки — лет десяти и двенадцати… Их останки снесли к стороне, куда указал немец.

Никто из пленных не мог работать. Все оглядывались в ту сторону, словно там лежали всем равно близкие, дорогие покойники.

— Поплатится Гитлер за наших детишек и женщин! — сказал Силантий. — Ух, наши туды доберутся — камушков целых от всей Германии не оставят!

— А может, мы сами с тобой доберемся, товарищ Собакин! — возразил Анатолий.

— Что же, может, и сами сумеем! — Силантий пустил крутое солдатское слово.

— Мои вот тоже жена и двое детишек в Гомеле были. Что с ними?! — вздохнул кто-то рядом.

Немцы начали торопливо строить пленных в обратный путь в лагерь.

Им было объявлено перед выходом на работу, что никаких разговоров с гражданскими не допускается. Однако, как только они увидали прохожего старика, Анатолий не выдержал, крикнул:

— Отец! У забора, смотри, лежит женщина и ребятки, в развалинах раскопали! Скажи там кому — схоронить бы!

Конвойный солдат покосился на Бурнина, но, видимо, догадавшись, о чем идет речь, ничего ему не сказал…

Бурнин с горечью каждое утро теперь шагал по неузнаваемо искалеченным войной, когда-то красивым и оживленным улицам. Он пристально всматривался в лица торопливо и робко проходящих местных жителей: не попадутся ли знакомые черты?..

Перед войной Бурнин здесь стоял со своей частью, снимал комнатку и даже чуть-чуть не женился на дочке квартирной хозяйки Зое. То, что он все-таки не женился, зависело не от него — Зоя сама предпочла другого…

Бурнин тогда съехал от них с квартиры.

— Наплачется Зойка еще за тобой, немысленна дура! — сказала ему мать Зои, Прасковья Петровна, прощаясь. — Ну, а на мне не взыщи, я бы рада была такого-то зятя…

Пожалуй что Анатолий горевал о своей неудаче слишком недолго, чтобы это его покушение на семейную жизнь можно было отнести к числу серьезных жизненных испытаний. Однако при отступлении через город в первые дни войны он успел на машине подъехать к дому прежних хозяев, постучаться в окошки и в дверь, чтобы, если надо, помочь, им в эвакуации. Все было заперто…