Пропавшие без вести

— Да что вы, Илья Борисыч! Нельзя же быть таким подозрительным! Мы все советские люди, — решительно возразил Баграмов. — Недоверие разъединяет нас, доктор, а нам надо ближе, теснее сплотиться перед врагами…

— Может быть, вы, Емельян Иванович, и правы, но мне этот мой коллега не нравится. И еще кое-кто из врачей на него смотрит так же, как я, — возражал Чернявский.

И вот теперь Коптев участвовал в гнусном осмотре, грубо кричал на больного, угодливо помогал фашистам!..

«Вот тебе и доверие и сплочение!» — с горечью думал Баграмов.

Четверть часа спустя Волжак, а за ним второй санитар с носилками вошли в изолятор.

— За Яшей, — сказал Емельяну Волжак.

— Как за Яшей?! Зачем?!

— В Белый дом. Туда собирают евреев…

— У Потапянца же сорок температура! — сказал Баграмов. — Я его не могу отправлять.

— О чем разговор?! — вдруг явившись в дверях, начальственно выкрикнул Коптев. Приниженность, которая при немцах выражалась в каждом его движении, вдруг исчезла.

— Я говорю: у больного — сорок, — отчетливо повторил Баграмов.

— Хоть пятьдесят! — раздраженно отозвался Коптев. — Командование приказало доставить «их» всех в Белый дом…

— Вы врач? — вызывающе спросил Баграмов, глядя в упор в лицо Коптева. — Вы русский, советский врач?

— Не вам проверять мой диплом! — Коптев побагровел и выкатил серые наглые глаза.

— Ни дипломов, ни фашистских партийных билетов я не проверяю. Я говорю врачу Красной Армии: у больного — сорок! Вы слышали?

— Санитары, несите еврея! — сухим приказом оборвал препирательства Коптев.

— Ну, как сказал Иисус другому Иуде: «Что делаешь, делай скорей!» — с бессильным негодованием заключил Емельян.

— Забываешься! Ты, санитар! Выброшу вон! Камни ворочать пойдешь! — бешено визгнул Коптев. — Выносите еврея! — скомандовал он и, багровый от злости, напыжившись, вышел.

— Прощайте, товарищи! — дрогнувшим голосом произнес Яша, лежа уже на носилках.

Баграмов пожал ему руку, наклонился, поцеловал.

— Ничего, отец! Наше дело правое, мы победим! — силясь держаться бодро, сказал Яша.

Иван, наблюдавший все это, устало закрыл глаза. Ломило всю голову сразу — виски, затылок и темя… Он застонал.

— Ну что, Балашов, очнулся? — спросил Емельян, наклоняясь к нему.

— Лучше бы уж… не очнуться… — прошептал Иван.

— Ничего, ничего, мужчина! Терпи, не сдавайся! — сказал Баграмов бодрящим, отеческим тоном. — Держись!

Голос этого человека напомнил опять Ивану что-то далекое, теплое и родное. Захотелось ему подчиниться, ответить согласно и бодро, как тот ожидал.

— Есть терпеть, не сдаваться! — собрав все силы, шутливо ответил Иван.

— Ну вот, так-то и лучше! — одобрил Баграмов. — Что тебе? Пить?

— Пить, — подтвердил Иван,

Он приник к эмалированной кружке и поразился. Старик подал ему… Что такое?! Мясного бульона? И это не бред?.. Иван жадно выпил, а седобородый как ни в чем не бывало повернулся к другому, к третьему…

Иван опустил веки. Казалось, вот-вот что-то должно всплыть в памяти, что-то значительное и нужное, но не всплывало, и так, в напряженных поисках, он снова забылся…

У дезинфекторов, которые навещали Яшу, Баграмов выпросил из дезкамеры сотню шинелей на подстилку больным и на утепление окон. Окна были плотно забиты шинелями, но вместе с холодом сюда потерял всякий доступ дневной свет. Изолятор проветривался через коридор и круглые сутки освещался лишь лампочкой.

Баграмов и сам в течение бесконечно длящихся суток часто терял представление о времени. Обычно после обеда больные все забывались. Наступал тихий час. Емельян пользовался этим временем, чтобы помыть котелки, подмести, проветрить палату и сходить в аптеку за медикаментами. Если оставалось время, то он заглядывал к кому-нибудь из «табачных королей», которых было пять-шесть в отделении, и выклянчивал на закурку махорки…

На этот раз Емельян не пошел «на охоту» за табаком. Перевод в Белый дом евреев, вся позорная процедура «расового осмотра», гнусная роль в нем Коптева — все это взволновало Баграмова. Он сидел на койке, закрыв ладонями лицо и опершись в колени локтями… Он задумался и не заметил, как в изолятор вернулся Волжак.

— Чернявского увели, Иваныч, — таинственно сообщил он.

— Куда? — не понял Баграмов.