Пропавшие без вести

— Не кричи! — одернул его оратор. — Как так — не могут?! Именно честные люди не откажутся нести эту ответственность! Каждый удар полицейской плети — это наша вина, если мы не отрубим руку, которая держит плетку. Каждое враждебное родине слово — это наш с вами позор, если мы не выдернем из поганой глотки язык! Каждый изменник, который идет на службу к фашистам, — это и наше с вами тяжелое преступление, за которое нам оправдания нет и не может быть… Ясно?!

…Оратор умолк, но темнота барака тоже молчала. Неожиданный груз, который ночной незнакомец взвалил на плечи собравшихся, показался им непосильным: испытывая искреннее отвращение к полицаям, предателям и провокаторам, они привыкли считать самих себя свободными от соучастия в преступлениях уже тем, что не были сами в этих бандитских рядах, не общались с ними и в тайных беседах возмущались их гнусной ролью. Но борьбу с ними здесь они считали немыслимой и непосильной.

Балашов ощущал себя, как и прочие. Он почувствовал, как его охватила дрожь от этого внезапного обвинения.

— Что же, друзья, не понятно, что ли? Боитесь понять? А вы не пугайтесь! Надо! Предатели и враги стали такими не здесь. Дома эти гады таились под маской, а здесь открылись, вот вам и все! Кто эти люди? Подонки советского общества — рвачи, кулаки, националисты, трусливые мещане, хищники и уголовники. Здесь они сами себя перед всеми разоблачили, а мы с вами должны их раздавить!

«Раздавить?! Вот так задача!..» Она казалась собравшимся и естественной и почетной и вместе с тем не совсем понятной.

— Дозвольте к вам обратиться, товарищ… товарищ… не знаю, як вас величать, — сказал какой-то старшой позади Балашова.

— Ну, хотя бы Иваном Иванычем, — отозвался голос Баграмова.

— Так вот, я кажу вам, товарищ, хай по-вашему буде, Иван Иваныч, что же мы можем зробыты? Германьцы же сила, товарищ Иван Иваныч! Они же тут дома и господують, а мы — в подполье, чи як… Вот як бы то было у нас на Полтавщине… Вы не помыслите, дорогой товарищ Иван Иваныч, что я злякався чи що… Та я силы в соби не чую! — старался пояснить оратору тот же старшой. — Вот, каже, ты полицая бачишь з жильным батогом. Як он батожить и мордуе народ, скильки калечит, скильки насмерть забивае — аж сердце кипит! Схопыв бы якусь каменюку та разгепав дурну башку аж на такусеньки вот частынки!.. Да як его переможешь, колы ты один, а их ось як багато! Да германьцы ж за них, вся собачья гитлерська сила!..

— Я тоже не знаю, як тебя велычать, полтавський, — шутливо сказал «Иван Иваныч». — Однако кажу тоби: ты неправ. Ведь что ни утро, то бачим, как стоит сукин сын с резиновой дубинкой и лупит тысячу человек. Спроси у каждого в этой тысяче: «Как же ты допускаешь, что этот мерзавец тебя колотит?» — он скажет: «Що я можу подняты сам!» И тысяча дурней скажут тысячу раз! «Я сам, я один», — и не можут уразумиты того, что их цела тысяча… И ты не лучше, товарищ полтавський!

— Стало, дурный я, товарищ Иван Иваныч, хочьте казаты?

— А ты сам посмотри! — ответил Балашов вместо «Ивана Иваныча».

— Та чего там ховаться, бачу! — признался «полтавський». — Ваш, извините, який же будет приказ чи добра порада? Что робити… ну, хотя с полицаями… Где ж силу нам взяты? Силу где взять, товарищ Иван Иваныч?! — проникновенно воскликнул «полтавський».

— А сила в единстве! Надо быть не стадом баранов, а коллективом! — просто ответил «Иван Иваныч».

— Для коллектива нужна голова! — отозвался еще один из старших. — Вам ладно так рассуждать, когда вы сами голова.

— Я такая же голова, как ты! — возразил оратор. — Только ты боишься признать, что ты голова, все хочешь хвостом назваться! А старшому, ребята, быть хвостом не годится! Надо быть головой!

— Без головы и парашу не вымоешь! — насмешливо вставил еще новый голос.

— Когда у тебя голова годится только парашу мыть, то в старшие не лезь! — строго одернул «Иван Иваныч». — Старшой — это должность большая, товарищи! Люди вокруг от голода умирают, а ты, старшой, все-таки на, получи от каждого котелка по ложке баланды! А что такое в наших условиях ложка баланды? Это кусок жизни! За что же ее дают — за парашу?!

Собравшиеся знали, что смена старших произошла в эти дни во многих секциях. Но все считали, что это сделано по приказу немцев, которые требовали выписки из лазарета здоровых людей. Все знали, что новые старшие назначены из наиболее окрепших больных, но никому не пришло в мысль, что кто-то расчетливо подобрал их в отряд борцов с полицейщиной и предательством. И вот «Иван Иваныч», открыв перед ними задачу, прямо сказал: