Пропавшие без вести

По сторонам проселочной дороги, по которой он ехал, лежало опустошение: вырубленные леса, искалеченные деревья, изуродованные и сожженные селения. Редко-редко мелькнут два-три светлых бревенчатых домика с новыми тесовыми кровлями. И несмотря на осень, на дождь, на пожелкнувшие травы и опавшие листья кустарников и деревьев, эти избы вдруг родят в сердце теплую радость: живет ведь, снова живет народ!

Потеплело, и начался дождь. Шинель стала тяжелой и грубой.

Бурнин наблюдал оживление края. Вот только успели изгнать войну с этой земли, а народ уж поверил, что больше она сюда не возвратится. Ставят избы, возят какие-то вещи. Мальчишка тащит хомут. А вот везут бревна, запрягли в пару лошадь и… почему-то корову… Да ясно же, почему! Потому, что нужно не упустить до зимы последние дни… А вот тут уже вспахано поле. Говорили, что где-то пахарь вчера взорвался на мине… Эх, сколько еще их взорвется, и пахарей и ребятишек, которые будут собирать грибы и ягоды! Будь она проклята навек, война!

Война уходила на запад. Машина, в которой ехал Бурнин, остановилась, чтобы принять старика и женщину с маленькой девочкой, и старик, едва успев перекинуть ноги в кузов грузовика, сообщил Бурнину, что только что слышал сводку: Красная Армия освободила Запорожье.

Почти стемнело, когда Бурнин сошел на развилке дорог с машины и зашагал пешком. Ему оставалось пройти еще километров десять. Поедет ли кто попутный теперь, по ночной дороге?.. Он не стал дожидаться — не хватало ни времени, ни терпения.

Не беда, что ему приходилось идти осенним вечером под мелким холодным дождем и по глинистой слякоти, едва не зачерпывая в сапоги. Ведь он шел к Кате, и с каждым шагом лицо ее все живее вставало перед его мысленным взором.

На третьем или четвертом километре пути, на дороге, тесно обступленной лесом, его нагнала машина. Он поднял руку и даже крикнул, чтобы услышал шофер. Но одинокий запоздалый водитель не рискнул задержаться на темном лесном большаке и лишь поддал газу, брызнув в лицо пешеходу грязью из-под колес.

Бурнин как-то даже и без досады на водителя и на свою неудачу продолжал шагать по осклизлым ухабам, думая, что вот это уже и есть начало тех самых заветных лесов, где сидели тогда партизаны, тут и лежат те древние волчьи и колдовские пади, о которых с такой любовью тогда говорил Михаил, тут еще девочкой и Катя ходила по ягоду, по грибы, а может быть именно в этом месте тогда, непроглядной ночью, с партизанскими связными пересекал и он эту лесную дорогу…

По лаю одинокой собаки Анатолий понял, что близко село. Где-то здесь, в этом селении, в первый раз он увидел Катю с ее «наговорной» водой…

Лес расступился. Бурнин почти побежал по размокшей глине, торопясь достигнуть ближних домов.

Но домов будто не было. Должно быть, при отступлении немцы выжгли село. На темном небе высился только силуэт полуразрушенной церкви, и ни искры огня.

Анатолий сделал несколько шагов по направлению к церкви, в сторону от дороги, и вдруг провалился в какую-то яму. Он чертыхнулся, вылез из ямы, чувствуя боль в неловко подвернувшейся при падении ноге, и начал кричать, звать людей.

— Ну, что ты шумишь? Что кричишь? Чего ночь нарушаешь?! — послышался хриплый голос у Бурнина под ногами, словно из-под земли.

Какое-то существо уже карабкалось наверх, выбралось наконец из той же ямы, странно возясь возле ног Анатолия на четвереньках. Бурнин даже попятился. И вдруг рядом с ним поднялся рослый, широкоплечий бородач-инвалид с костылями.

— А шумел я людей узнать — есть ли жители или нет никого, — пояснил Бурнин.

— Да люди-то вот они. Табачку-то найдется, что ли? — спросил инвалид.

Бурнин дал папиросу, чиркнул спичкой.

— Вон ты в каком звании великом-то: подполковник! — взглянув на погоны, сказал инвалид. — А я помкомвзводом был, старшим сержантом, а теперь погляди… Эхма! Спускайся в землянку-то. Избов-то не оставили нам фашисты, в могилках живем. Вот то-то!..

Бурнин только тут разглядел, что стоит на самом краю у схода в землянку.

— Избу ставь и хлеба паши, и все без лошади да об одной ноге. Вот тебе и война-а! — продолжал хозяин. — Входи. Головой о накат-то не стукнись, дверь-то низкая! Хотя вы, конечно, привыкли, товарищ подполковник… На ребятишек не наступите, у двери спят, — предупредил он.

Бурнин чиркнул спичкой перед самой дверью.

— Постоим тут, покурим, — сказал он.

— Да и как ее ставить, избу-то? — продолжал инвалид свой черед мыслей. — Пока война кончится, то кредита не жди, а сынишка мал и то раненый — рана на этаком рационе не заживает. Тринадцать лет от роду, а получил пулю в бок. Ладно — из лесу поспел уполозть, а не то бы добили…

— В партизанах был, что ли? — спросил Бурнин.

— Какой из него партизан! Ну, носил кое-что в лес ребятам. С письмами бегал в отряд, за полицаями да за немцем присматривал…

— Тут партизаны ведь рядом были?

— То давно уж. А потом они ушли от карателей. Сделали круг километров так в сорок. Напоследок держались от нас километров за восемь. Там на них и насели. Мало не все полегли, и сельских наших там было немало, а которые из окружения красноармейцы.