Пропавшие девушки

Не понимаю я мужиков, которые бесятся из-за того, что женщина предпочла общество другого мужчины. Как будто женщины должны выбирать беспристрастно. Нам не позволено просто следовать влечению, как делают это мужчины. Наше внимание — приз, который надо заслужить добрыми делами и рыцарскими жестами, как когда открывают для тебя дверцу автомобиля или не обзывают сукой, хотя считают, что ты именно так себя и ведешь. И любому мужчине позволено испытывать праведный гнев, если мы, женщины, не проявляем достаточной беспристрастности, не вознаграждаем справедливо их благородство. Если мы делаем неправильный выбор, значит, мы дуры или пустышки. Или шлюхи.

— Но здесь их нет, правильно? — спрашиваю я.

— К сожалению.

— Черт! Но вы же мне поможете?

— Не знаю, — говорит Олсен, наклоняясь поближе, и я чувствую резкую сладость алкоголя на его коже. — У меня такое чувство, что, если помогу вам, мне будет только хуже.

Раньше на этом этапе разговора я бы уже тащила Олсена за пояс в туалет. Что бы ни думали обо мне его приятели, как бы ни обзывали меня, они, скорее всего, правы. Всем этим я была, и совсем недавно.

Но сейчас все почему-то иначе. Я веду себя иначе. Тоже наклоняюсь и практически шепчу ему на ухо:

— Вы можете помочь восстановить справедливость.

— Конечно, — соглашается он. — Но я каждый день это делаю.

— Тогда, может быть, я позволю вам угостить меня ужином?

Андреа была бы мной недовольна. Уверена, это идет вразрез с ее журналисткой этикой. Но я, черт возьми, хочу поговорить с детективом Ричардсом. И несмотря ни на что, хочу снова увидеть Олсена. Может, сегодня я не веду его за собой в туалет бара, но это не значит, что я не хочу когда-нибудь снова иметь такую возможность.

Но прежде чем он успевает ответить, у меня загорается экран телефона. Пытаюсь не обращать внимания на легкий трепет, который испытываю при виде имени Авы на дисплее.

— Извините, — говорю я. — Мне нужно ответить. — Выскальзываю из-за стойки и выхожу на улицу. Моросит мелкий дождь, поэтому я останавливаюсь в дверном проеме. Кожа становится влажной от одного только соприкосновения с воздухом. — Ава?

— На Колина напали, — говорит она. Ее голос искажается подобно звуку натянутой гитарной струны. Она пытается сдержать слезы. — Он в тюремном лазарете.

— О господи! — Вся легкость, оставшаяся от флирта с Олсеном, тут же испаряется. — Насколько все плохо?

— Плохо, — говорит она. — Сломаны ребра, вероятно, лучевая кость правой руки тоже, а может, еще и глазница. И это только то, что сообщил мне проклятый начальник тюрьмы. Он не дает мне поговорить с его лечащим врачом.

— Тебя к нему пускают?

— Пока он в лазарете, нет, — отвечает она. — По-моему, они не хотят, чтобы я его осматривала. Стандартный уход за больными в таких местах едва ли лучше, чем в чертовой клинике сети «Уолгринс».

— Мне жаль, Ава, — говорю я.

Бросаю взгляд на бар. Олсен ушел с того места, где мы сидели. Возможно, ему надоел наш неожиданно прервавшийся флирт.

— Мы должны вытащить его оттуда, — говорит Ава, и в ее голосе снова слышится нервная дрожь. — Он не может провести остаток жизни в тюрьме с этими чудовищами. Мы должны его вытащить.

— Вытащим. — Уверенность в моем тоне не вполне соответствует тому, что я чувствую на самом деле. — Адвоката уведомили?

— Да. Завтра утром встречаемся, чтобы обсудить, можно ли подать срочное прошение… Он сказал зачем, но я не помню.

— Ничего страшного, — говорю я. — Просто позвони мне потом, ладно? Сообщи, что он скажет.

— Хорошо, — отвечает Ава, и мне кажется, перед тем, как положить трубку, она тихо всхлипывает.

Меня слегка мутит. Хоть я и не большая поклонница Колина Маккарти, от мысли о том, что он лежит в плохо финансируемом тюремном лазарете со множеством сломанных костей, у меня сводит живот. Вспоминаю, как во время нашего визита он вел себя так, словно его сломанные пальцы с наложенной на них шиной — пустяк. Теперь я думаю, что это могло быть предвестником того, что случилось с Колином сейчас.

Когда я возвращаюсь в бар с влажной от ночной прохлады кожей, мне кажется, что кондиционер работает слишком сильно. Куртка так и висит на спинке стула, и я натягиваю ее, пытаясь разогнать по телу оставшееся тепло. Я вдруг чувствую себя изнуренной. Кладу на стойку несколько купюр и ищу взглядом Олсена.

Замечаю его за столиком. Он вернулся к приятелям, разговаривает с ними. Никакой частной информации в мире не хватит, чтобы заставить меня сейчас туда подойти, прилагать усилия, чтобы защитить себя от враждебности этих мужчин. Поэтому когда он поднимает глаза, я указываю на дверь и отворачиваюсь прежде, чем смогу увидеть его реакцию. Прежде чем он снова убедит меня остаться. Быстро выхожу на улицу, прохожу несколько кварталов пешком и лишь потом решаю вызвать такси.