Пропавший чиновник

На этот раз, вставая из–за стола, фру Амстед даже не заметила, что на тарелке Лейфа осталось немного сельдерея. Обычно же в семье придавалось огромное значение тому, чтобы впихнуть. в глотку юнцу именно эти остывшие комки. Однажды, когда Лейф был еще малышом, он целый вечер продержал во рту один из таких «остатков». Не будучи в силах проглотить эту снедь, Лейф несколько часов хранил ее за щекой, так что родителей даже встревожило его молчание. Обнаружилась эта проделка в тот самый миг, когда он собирался выплюнуть вязкий ком в носовой платок. Какой тут поднялся отчаян–ный переполох! В назидание мальчику помянули и Лейфа Счастливого и тех бедных детей, которые были бы наверху блаженства, если бы их кормили так же вкусно, как Лейфа. А если он и впредь будет вести себя предосудительно, пригрозили ему, то когда–нибудь ему и в самом деле придется голодать. А Лейф решил про себя: как это, должно быть, замечательно! Нет, он совершенно не думал о еде.

В этот вечер даже уроки были забыты. Обычно мать проверяла сына по истории и географии. Арифметику и немецкий язык взял на себя отец.

Немало ожесточенных стычек разыгрывалось ежедневно в квартире на улице Херлуф–Троллесгаде. Зато Лейф шел одним из первых учеников в классе. Это доставалось, конечно, не без слез. В свое время и отец Лейфа принадлежал к числу лучших учеников. И это тоже стоило многих слез. Отец Лейфа посещал ту же самую серую школу на площади Фруе–Пладс, которую окончил его отец. Да, в семье Амстедов были свои традиции…

Фру Амстед то и дело бегала к окну и окидывала взором пустынную и темную Херлуф–Троллесгаде. При этом она старалась особенно бережно обходить ту часть ковра, которая больше всего подверглась износу.

Лил дождь. Непогода так разыгралась, что слышно было, как дребезжит термометр за окном. Издали, с Новой Королевской площади, доносился грохот трамваев. А вдали, в порту, гудели пароходы. В комнате еще попахивало сельдереем. Да и разрисованный линолеум, которым устлана была столовая, тоже сохранял свой собственный аромат. «Зато до чего же легко мыть линолеум!» — говаривала обычно фру Амстед.

Большие часы, стоявшие на буфете, тикали громко и ритмично. И когда раздавался их бой, фру Амстед испуганно вздрагивала. Девять! А его все еще нет… Половина десятого, десять. А его все нет…

3

Лишь несколько дней спустя в полицию дали знать, что еще один человек бесследно исчез.

Некая фру Меллер, проживающая на улице Розенгаде, заявила, что еЁ жилец Михаэль Могенсен, занимавший в её квартире чердачную комнату, вот уже три дня и три ночи не показывается домой. Это наводит се на мысль, что о ким могло приключиться какое–нибудь несчастье.

Могенсен задолжал ей квартирную плату за прошлый месяц — целых пятнадцать крон. И уж раз он сбежал, фру Меллер просит полицию либо разыскать ее жильца, лшю разрешить ей покрыть свои убытки за счет продажи оставшихся после него пожитков.

Пятнадцать крон — это, конечно, немалая цена за каморку на чердаке, которую фру Меллер сдавала Михаэлю Могенсену. В этой конуре даже порядочной двери нет: вместо нее — какая–то решетка, сквозь которую из кори лора все видно. К тому же в комнате совсем ист мебели. Могенсен спал прямо на полу, на подпитке из старых газет, положив под голову старый черный портфель. В одном углу была навалена большая груда книг, в другом — кипа газет, в третьем — была «кухня», то есть здесь находились примус, опасный для жизни его владельца, сковорода, кастрюля, спирт и керосин.

Могенсен слыл чудаком и пользовался широкой известностью во всем квартале, в особенности у детей. Он носил длинные, давно не стриженные волосы п бороду. На улице он показывался обычно в старом поношенном пальто и со старым черным портфелем подмышкой. Пнкто не имел ни малейшего представления о содержимом мо- генсенозского портфеля, по всем казалось, что в нем хранится нечто диковинное, необычное.

— И все–таки это тихий и кроткий человек, — сказала фру Меллер. — Он и мухи не обидит!

Фру Меллер утверждала, что Могенсен происходил из хорошей семьи и даже где–то когда–то учился. По что–то в нем, повидимому, надломилось, и ничего пуоюго из него не вышло. Он не пил. И за женщинами не волочился. И не только не распутничал, а даже наоборот — жил как настоящий аскет.

Могенсен вечно корпел над какими–то толстыми книгами. Были среди них и книги на иностранных языках, которые фру Меллер не понимала. А как изысканно и культурно он выражал свои мысли! Да, многого достиг бы он в жизни, если бы только захотел. Но, повидимому, что–то стряслось с ним, вот он н стал таким чудаком.

Все обитатели Розенгаде относились к Могенсену вполне благожелательно. Кто бы ни повстречался ему -- он со всеми любезно здоровался, приподнимая шляпу. Эта узкая, короткая улица напоминала провинциальный юродишко, где все друг друга знают. Это — маленький, замкнутый мирок. Здешние жители вполне довольствуются своей улицей и только изредка — да и то неохотно — заглядывают в другие части города.