Пропавший лайнер

Хэнк с любопытством наблюдал, как Узи налаживает отношения между недоверчивыми союзниками, как держит их в узде. Но, должно быть, по этой части у него имелся колоссальный опыт. И Хэнка радовало, что такой человек по их сторону баррикад. В дверь громко постучали.

— Посмотрите, кто пришел, — приказал Хосеп, встав за дверью с пистолетом в руке.

Хэнк открыл дверь и впустил Консепсьон Вальверде и троих тупамарос. Она несла большую коробку для шляп, один мужчина — чемодан, двое других — по футляру для виолончели. «Прямо как в гангстерском фильме», — подумал Хэнк. Его догадка о том, что принесли с собой тупамарос, быстро подтвердилась. Консепсьон вывалила содержимое коробки для шляп на диван. Автоматные рожки.

Конечно, они не рискнули бы проносить такое количество оружия в своем багаже. И только заставив акапулькского докера помочь им, теперь не знали недостатка ни в самом оружии, ни в боеприпасах.

— Есть шевеление? — спросил Хосеп.

— Не так, чтобы очень. Между каютами немцев шныряют Фриц и остальные «шестерки». Несколько минут назад Ортикела зашла в каюту Хвосты.

— У них скоро начнется совещание, — напомнил Узи. — Мы готовы?

В готовности тупамарос сомневаться не приходилось. Из футляров для виолончелей появились автоматы китайского производства. У каждого был пистолет, Хосеп набил карманы гранатами.

— В помещениях их поражающее действие значительно усиливается, — заметил Узи.

— Я знаю, — кивнул Хосеп. — Поэтому и беру их. Возможно, они нам не понадобятся. — Он повернулся к Хэнку. — Вы вооружены?

— Нет.

— Вот пистолет…

— Нет. — Хэнк знал, что этот момент обязательно наступит, и загодя продумал ответ. — Он мне ни к чему.

— Да на чьей вы стороне? — рявкнул Хосеп, и Узи тут же возник между ними.

— Сядь, Хосеп. Я тебе говорил, мы должны жить дружно. Хэнк в моей команде, поэтому я с ним поговорю. Хэнк? — он вопросительно изогнул бровь.

— Все знают, на чьей я стороне. Я уже не говорю о том, что иду на большие личные жертвы, чем вы, но я сделал то, о чем меня просили. Я с давних пор помогаю израильтянам собирать информацию. Буду собирать ее и в дальнейшем. Но нынешняя ситуация развивается лавинообразно, и вся моя жизнь и карьера будут порушены, если станет известно, что я принимал участие в этих событиях. Если хоть один пассажир увидит меня размахивающим пистолетом, мне конец. Я буду с вами до конца и буду всячески вам помогать. Но не участвовать в перестрелках. Если только Узи не прикажет мне взяться за оружие.

Хэнк повернулся к Узи, на губах которого играла ироническая улыбка.

— Вам бы быть рабби. Вы объясняете свою моральную позицию, а потом перекладываете решение на других. Что ж, если вопрос будет стоять ребром: жизнь или смерть, я, возможно, обращусь к вам за помощью. А пока вы собираете информацию, ничего больше. Господа согласны?

Диас и Хосеп пожали плечами с истинным или деланым безразличием. Хэнк всматривался в их бесстрастные лица и спрашивал себя, не в первый раз, а правильно ли он поступает. Все-таки это не его борьба. Когда он впервые приехал в Лондон, к нему обратился дальний приятель, который теперь жил и работал в Израиле. Ранее Хэнк не входил ни в какие еврейские ассоциации, даже не прошел обряда бар митцва[12]. Еврейского в нем была одна фамилия. Но он без малейшего колебания откликнулся на просьбу оказывать израильтянам некоторые услуги. И вот к чему это привело.

В самом начале сотрудничества с ними его заверили, что он не будет делать ничего противозаконного или ставящего под удар его карьеру и американское гражданство. Это обещание выполнялось, и в отношениях с израильтянами его все устраивало. От него не требовали ничего обременительного, и он гордился тем, что делает в этой жизни что-то полезное, а не просто ждет, пока кто-то из пожилых партнеров семейной юридической фирмы, в которой он работал, отдаст богу душу и его посадят на место покойного.

Фотографии парагвайцев все изменили. Поначалу от него попросили лишь связаться с людьми, контакты с которыми могли бы скомпрометировать израильское посольство, но, к сожалению, этим дело не ограничилось. По мере развития событий от него требовали все больше и больше. И он понял, что должен провести черту, через которую нельзя переступать. И провел. Если бы он принял участие в вооруженном нападении на руководителей двух суверенных государств, какими бы продажными они ни были, то поставил бы под удар не только свою жизнь, но и будущее. Он не отличался агрессивностью, ему никогда не хотелось ни участвовать в боевых действиях, ни состязаться за черный пояс в карате. И в шпионы он не рвался. Он верил в закон и в главенство закона и собирался следовать закону до конца своих дней. Да, он переступил через себя, помогая Израилю, со всех сторон окруженному врагами. Конечно, он с радостью внес свою лепту в благородное дело выслеживания военных преступников. И никто не имел права требовать от него большего.