Пропавший легион. Император для легиона

– По-гречески? Из всех глупостей, которые я слышал, эта побивает все рекорды! Греческий! В Видессосе никто не слышал этого слова, не говоря уже о языке! Ты мог бы быть Гомером или… как его там? Ну, первым историком… Я слышал его имя, но будь я проклят, если помню его. – Он взглянул на Скавра.

– Геродот, – подсказал трибун.

– Спасибо, это как раз он и был. Да, так я говорю, Горгидас, ты мог бы быть одним из этих старых ублюдков или даже обоими вместе, но кто об этом узнает в Видессосе? Греческий! – повторил он не то удивленный, не то раздраженный.

Врач покраснел еще сильнее.

– Да, греческий, а почему бы и нет? – сказал он резко. – Когда-нибудь, когда мой видессианский будет достаточно беглым, я буду писать на нем. Или попрошу одного из ученых перевести то, что я написал. Манто из Египта и Беросос из Вавилона писали на греческом, когда учили эллинов былой славе своих народов. По-моему, неплохо, если в Видессосе будут помнить о нас, когда последнего из нас уже не будет в живых.

Он говорил с той настойчивостью, которую проявлял всегда, когда сталкивался с трудным решением. Но Марк видел, что грек не убедил Гая Филиппа. Что случится после его смерти, совсем не заботило старшего центуриона. Он, однако, чувствовал, что не стоит слишком насмехаться над врачом. Грубоватый вояка по-своему любил Горгидаса, поэтому он только пожал плечами и сдался.

– Весь этот разговор – пустая трата времени. Мне лучше заняться с солдатами, они становятся слишком толстыми и ленивыми.

Он ушел, все еще покачивая головой.

– Думаю, видессиане заинтересуются твоей книгой, – сказал Марк Горгидасу. – У них тоже есть историки. Я помню, Алипия Гавра говорила, что читала некоторых, и мне показалось, делала заметки для собственной книги. Иначе для чего она присутствовала на военном совете Маврикиоса? Кстати, она могла бы помочь тебе перевести твою работу на видессианский.

В глазах врача мелькнула благодарность, но Горгидас остался скептиком, как обычно.

– Алипия могла бы это сделать, не будь она замужем за фальшивым Императором и не находись на противоположной стороне Бычьего Брода. Но стоит ли нам болтать о таких пустяках?

– Даже если бы Алипия была на луне, я все равно хотел бы прочитать твою книгу.

– Ты ведь умеешь читать по-гречески, не так ли? Я совсем забыл об этом. – Горгидас вздохнул и сказал печально: – Скавр, я начал писать эту книгу по одной-единственной причине – чтобы не сойти с ума. Боги знают, что я не этот… как там его?.. – Врач горько усмехнулся. – Но написать несколько внятных предложений я в состоянии.

– Я хотел бы увидеть то, что ты уже написал, – повторил трибун. Он всегда считал историю с ее спокойным и холодным взглядом на события более полезным оружием в каждодневной жизни и политике, чем высокую пламенную риторику. Геродот и Полибий дали ему больше, чем двадцать демосфенов, продававших свой язык, как женщины тело, и иногда создававших речи и в защиту, и в обвинение для одного и того же дела.

– Если уж мы заговорили об Алипии и Бычьем Броде, – прервал Горгидас размышления трибуна, – скажи, говорил ли Туризин что-нибудь о том, как он собирается пересечь пролив? Я спрашиваю не как историк, ты понимаешь. Просто здравый взгляд на вещи позволяет привести несколько возражений.

– У меня тоже есть возражения. Нет, не говорил, и я не знаю, что у него на уме, – ответил Скавр и, все еще думая о классиках древности, продолжал: – Но что бы он ни измыслил, пусть это осуществится. Туризин, как и Одиссей, – настоящий сафрон.

– Сафрон? – повторил Горгидас. – Ну что же, будем надеяться, что ты прав.

Это греческое слово означало не столько превосходство ума и смелость, сколько умение держаться на безопасном расстоянии от тех, кто в избытке обладал этими качествами. Горгидас не был уверен, что это определение подходит к Гаврасу, но подумал, что оно достаточно точно характеризует самого трибуна.

…Недовольно щебеча, чернокрылые птички кружили над вооруженными людьми, карабкающимися по веревочным лестницам в старый рыбацкий баркас.

– Чума на вас, глупые птицы! – крикнул им Виридовикс, погрозив кулаком. – Я люблю морские путешествия не больше вашего.

По всем песчаным пляжам западных пригородов Видессоса солдаты Туризина Гавраса грузились в этот час на такой разномастный флот, какого Марк даже представить себе не мог. Три или четыре зерновоза составляли его костяк, кроме них собрано было множество таких рыбацких суденышек и лодок, что их не сразу заметишь. Тут были лодки контрабандистов с большими парусами и серыми узкими бортами, маленькие баркасы ныряльщиков за губками, простые шлюпки и бескилевые баржи, взятые с рыночных переправ, – о том, как они будут ходить по морю, можно было только гадать. Попадались и суда, назначения которых трибун, знакомый с морским делом не больше других римлян, даже не мог себе представить.

Скавр помог пыхтящему Нейпосу подняться на борт.

– Благодарю тебя. – Жрец тяжело опустился у высокой палубной надстройки, и старые доски заскрипели под тяжестью его тела.