Пропавший линкор

Ларкин заколебался. Сколько он осмелится открыть ему? У сидящего перед ним марсианина были пронзительные, проницательные глаза, существу с таким взглядом трудно солгать.

— Они хотят торговать.

— Ага, — хмыкнул Мэловер и долго молчал. — Друг мой, вы живете здесь, и я знаю вас уже семь лет. И все это время я рад был называть вас своим другом.

— Это великая честь для меня, — отозвался Ларкин. — Это были приятные семь лет.

Но почему его вдруг пробил пот? В комнате было прохладно, почти холодно, поскольку ночь уже наступила.

— Вы помогли многим из нас. Сегодня днем у вас был Сикин…

— Ничего особенного, — смущенно пробормотал Ларкин.

— Много раз вы делали то, что называете ничем особенным, — продолжал Мэловер. — Я просто хочу сообщить вам, что мне известно про такие случаи.

— Как мило с вашей стороны, что вы упомянули про них, — сказал Ларкин.

Ему не нравился этот разговор. Напоминающий спарринг, который, казалось, был ни о чем.

— Ия хочу, чтобы вы знали, что в следующий раз эти дела не будут засчитаны вам, — сказал Мэловер.

Пот струился по спине Бойда Ларкина.

— Им дадут должную оценку, но они не поколеблют весы в вашу пользу против других возможных поступков.

Громадным усилием Ларкин подавил дрожь.

— Сир…

Мэлор поднялся пошел к выходу, но у двери обернулся.

— Я хочу продолжать считать вас своим другом, единственного из всех людей, которых я знал, я готов называть так. И я буду очень сожалеть, если потеряю своего друга-землянина.

— Сир…

— Но мое сожаление не остановит мою руку во время испытания!

Со следующим за ним по пятам старейшиной Мэловер растворился в марсианской ночи.

III

Мэловер ушел, оставив его чрезвычайно встревоженным. Ларкин знал, что Мэловер сказал именно то, что имел в виду. Его рука не дрогнет во время испытания. В любой момент храмовые колокола могли зазвонить, созывая народ к почти разрушенному амфитеатру, где проходили испытания. И снова холодок пробежал по спине Ларкина. Он уже много раз проходил испытания, но никогда у него не было никаких сомнений, что он выдержит их. Но теперь сомнения были.

Ларкин видел, что было с теми, кто потерпел неудачу. Бегущий по спине холодок перерос в дрожь. У этих марсиан были дьявольские обычаи.

И при таком выборе существовал единственный ответ.

Докер и его команда головорезов могли катиться ко всем чертям. Лучше бросить вызов Докеру, чем Мэловеру. Да и как люди могли что-то потребовать от него? Или могли? Насколько Ларкин знал, в городе не было оружия, достаточно мощного, чтобы можно было оказать сопротивление команде единственного корабля, опустившегося рядом с городом. Марсиане повиновались Мэловеру в силу обычаев, а не потому, что Мэловер мог подкрепить свои приказы силой. Ларкин не видел, каким образом Мэловер мог бы заставить Докера пройти испытания. Одного торговца заставить можно. Но корабль, полный людей, вооруженных пистолетами «келли»…

Большую часть ночи Ларкин провел, обдумывая, что он скажет людям Докера, которые появятся утром.

Они появились рано утром. Та же троица, что и вчера и… Стоя в дверях магазина, Ларкин с растущим в груди ужасом уставился на четвертого человека. Его вид поразил Ларкина сильнее, чем мрачное предупреждение Мэло-вера насчет испытания.

Этот четвертый шел к нему впереди остальных. И в эту секунду Бойд Ларкин почувствовал себя очень старым. Что-то, что он оставил на Земле, оставил, потому что не мог ни управлять им, ни столкнуться с ним лицом к лицу, непрошенным явилось за ним сюда, на Марс. В эту секунду Ларкин дико пожалел, что не сбежал несколько часов назад, под прикрытием темноты, в какую-нибудь отдаленную деревню.

Но теперь бежать было слишком поздно. Теперь ему придется столкнуться с последствиями своих поступков.

Ларкин заставил себя шагнуть вперед и протянуть руку. На подсознательном уровне он почувствовал даже своего рода ликование, но сдержал его. Сейчас было не время для донкихотствующих устремлений.

— Рой!

Этот человек был его сыном.

Рой Ларкин с безразличным видом взял протянутую руку отца.

— Привет, — сказал он и отпустил руку.

С ужасной смесью воспоминаний Бойд Ларкин уставился на сына. Он помнил его в детском манеже, малыша с вьющимися волосами, отчаянно требующего игрушек. Он помнил его в средней школе, ребенка, который захотел стать лучшим в школе атлетом, и никак иначе. И в ответ на с трудом выговоренное «я-не-понимаю-черт-побери-что-с-тобой-происходит» получил усмешку, понятную ему даже тогда.

Между ними возникли отношения, с которыми не смогли бы управиться даже лучшие спецы по эмоциям. Рой Ларкин, казалось, стал змеем, с мрачными намерениями захватывать все, что захочет, посылая всех к чертям собачьим. И когда его отцу все же пришлось вмешаться, зная, к чему это приведет, результаты были катастрофическими.

Уши Ларкина все еще горели при воспоминании о том, как его обозвали. «Проклятый дурак! Некомпетентный осел! Идиот, который не может даже догадаться уйти из-под ливня!» Там было еще много других слов. И в конце этого монолога молодой человек ударил отца. Это произошло, когда ему исполнилось двадцать лет.